Петер Энглунд - Первая мировая война в 211 эпизодах

Паоло Монелли находился на вокзале Зигмундсхерберга, в Северо-Восточной Австрии. Он и другие итальянские военнопленные давно уже обрели свободу, одолев своих сбитых с толку, деморализованных охранников, применяя то аргументы, то силу. Все было перевернуло вверх дном. Некоторые из его товарищей рванули в город, напились там, стали приставать к женщинам, а другие начали планировать грандиозный рейд на Вену. Итальянские солдаты, вооруженные австрийскими винтовками, патрулировали вокзал, помогая восстанавливать порядок. Воинские эшелоны, набитые венгерскими солдатами, пролетали мимо на всех парах; иногда вспыхивала перестрелка. Австрийские телефонисты работали в обычном режиме. В это утро Монелли и несколько бывших военнопленных слушали австрийского офицера, известного своим дружелюбием, который переводил им условия перемирия, фразу за фразой. Монелли чувствовал величайшее облегчение от того, что он наконец на свободе и что закончилась война, но его не покидала горькая скорбь. “Это будет нашим злополучным наследством, нашим славным наследством, — во всяком случае, нашим окончательным и бесповоротным наследством: мы навеки прикованы к своей памяти”.

10 ноября нас посетил пастор лазарета и устроил маленькую беседу с нами. Теперь мы узнали все.

Я тоже присутствовал при этой беседе, хотя находился в страшно возбужденном состоянии. Почтенный старик весь дрожал, когда он говорил нам, что дом Гогенцоллернов должен был сложить с себя корону, что отечество наше стало “республикой” и что теперь нам остается только молить Всевышнего, чтобы он ниспослал благословение на все эти перемены и чтобы он на будущие времена не оставил наш народ. В конце речи он счел своей обязанностью — по-видимому, это была его внутренняя потребность, которую он не в силах был превозмочь, — сказать хоть несколько слов о заслугах императорского дома в Пруссии, Померании, да и во всей Германии. Тут он не смог удержаться и тихо заплакал. В маленькой аудитории воцарилась глубокая тишина. Все были страшно огорчены и тронуты. Плакали, думается мне, все до единого человека. Оправившись, почтенный пастор продолжал. Теперь он должен нам сообщить, что войну мы вынуждены кончать, что мы потерпели окончательное поражение, что отечество наше вынуждено сдаться на милость победителей, что результат перемирия целиком будет зависеть от великодушия наших бывших противников, что мир не может быть иным, как очень тяжелым, и что, стало быть, и после заключения мира дорогому отечеству придется пройти через ряд самых тяжких испытаний. Тут я не выдержал. Я не мог оставаться в зале собрания ни одной минуты больше. В глазах опять потемнело, и я только ощупью смог пробраться в спальню и бросился на постель. Голова горела в огне. Я зарылся с головою в подушки и одеяла. […]

За этим последовали ужасные дни и еще более тяжелые ночи. Мне стало ясно, что все потеряно. Возлагать какие бы то ни было надежды на милость победителя могли только круглые дураки или преступники и лжецы. В течение всех этих ночей меня охватывала все большая ненависть к виновникам случившегося […]

Я пришел к окончательному выводу, что должен заняться политикой.

Фотодокументы

1914–1918

Мобилизация гужевого транспорта в русскую армию. Санкт-Петербург, 31 июля 1914.

“Война — дело рук русских, это все знают; немецкая армия проводит мобилизацию, чтобы ответить русским, которые готовят нападение, как всем известно”.

Русские военнопленные на Ужокском перевале. Карпаты, весна 1915.

“Блуждания по карпатским ущельям и перевалам утомляли монотонностью и отсутствием конкретных результатов”.

Отправка в тыл русских военнопленных, захваченных в мае — июне 1915.

“В конце концов приходит приказ: немедленно отходить, бросить снаряжение и раненых. Как бросить раненых? Да, бросить раненых! “Быстрее! Быстрее! Немцы вот-вот войдут в город!”.

Австрийская кавалерия переправляется через Вислу в Праге, предместье Варшавы. 5 или 6 августа 1915.

“Из штаба доносят, что неприятель форсировал Вислу в нескольких местах, но беспокойства они нашим войскам пока не причиняли, разве что вблизи расположений были замечены вражеские конные патрули”.

Немецкие позиции на озере Нарочь. Июнь 1916.

“Все уже давно наслышаны о грядущем русском наступлении, и в этом как раз заключается проблема. Ведь если о планах известно даже кашеварам, то существует вероятность того, что информация достигла ушей немцев тоже”.

Русские войска на улицах Варшавы. Начало августа 1915.

“Все бегут в одном направлении — на северо-восток. На машинах Бочарская вместе с остальными смогли быстро преодолеть на первый взгляд бесконечную вереницу телег и повозок, запряженных лошадьми”.

Демонстрация на Таврической площади. Санкт-Петербург, март 1917.

“Оказавшись в большом зале, Бочарская отмечает, как многое здесь изменилось. Именно в этом великолепном Екатерининском зале Таврического дворца проходила церемония проводов ее госпиталя, и медики, исполненные рвения, решимости и надежд, отправились в 1914 году на фронт”.

Вид города Шнайдемюль, где росла Эльфрида Кур. 1917.

“Эльфрида снова идет на вокзал. Она ищет свою лучшую подругу, Дору Хэнш, родители которой владеют маленьким ресторанчиком в здании вокзала”.

Красная площадь. Москва, октябрь 1917.

“Не прошло и двух месяцев с ее последнего посещения Москвы, но город с тех пор заметно изменился. Темные улицы патрулировали самодовольные, разнузданные солдаты; на рукавах у них были красные повязки”.

Немецкие войска в Минске. 1918.

“Город стал для нее настоящим откровением, он сиял белым и розовым — цветами, которые они успели позабыть, месяцами видя вокруг одни оттенки коричневого: земля под ногами, дорога, военная форма”.

Поезд с возвращающимися на родину австровенгерскими войсками остановился в Будапеште. Ноябрь 1918.

“По обе стороны от изрешеченных пулями вагонов появляются дома. Это пригороды Будапешта. Поезд делает короткую остановку на полустанке в Ракосе”.