Последний рыцарь империи - Сергей Ильич Ильичев

– С детьми все в порядке и в семье все здоровы, – говорила Эмма, не до конца уверенная, что муж ее понимает. – Никто не верит в твою вину. Нас поддерживают друзья, а тебе следует начать есть. Ты меня слышишь?

Судоплатов сидел молча, словно не слышал ее…

Эмма вышла после встречи с мужем и уже на улице не смогла удержать слез.

Утром, сидя за столиком на крыльце вместе с генералом Мальцевым, Судоплатов продолжал вспоминать те годы, что он провел к «Крестах».

– В «Крестах» я стал инвалидом. Там мне во второй раз сделали спинномозговую пункцию и серьезно повредили позвоночник. Я потерял сознание, и лишь внутривенное питание вернуло меня к жизни. Особенно тяжело я переносил электрошоковую терапию, она вызывала сильнейшие приступы головной боли, а регулярные уколы аминазина делали меня подавленным. После многолетней активной терапии очередная комиссия сочла меня вполне здоровым. И следствие по моему делу было возобновлено.

Сейчас мне кажется, что моя судьба была предрешена заранее, но никто не хотел брать на себя ответственность за нарушения закона в период широковещательных заверений о соблюдении законности, наступивший после смерти Сталина и разоблачений Хрущевым его преступлений на ХХ съезде партии.

Позже мне стало известно, что мои обращения к Серову и Хрущеву, в которых я ссылался на наши встречи в Кремле на оперативных совещаниях в годы войны и до этого на Украине, были изъяты из всех оперативных материалов моего дела, касавшихся участия Хрущева в тайных операциях против украинских националистов и своих же товарищей по партии. Прокурор, который вел дело, заявил, что ни в одном из четырех томов моего уголовного дела нет ни одной ссылки на Хрущева.

– Вот как, оказывается, все это совершается… – промолвил генерал Мальцев, – кто бы мог подумать.

– На следующий день мне должны были вынести заключительный приговор.

Во главе стола сидел генерал-майор Костромин, другими судьями были полковник юстиции Романов и вице-адмирал Симонов. Присутствовали также два секретаря.

Судоплатов сидел в торце стола.

– Заседание суда считаю открытым, – начал Костромин. – Генерал Судоплатов, нет ли у вас возражений и отводов по составу суда?

– Возражения и отводов не имею, – ответил Судоплатов, вставая в полный рост, – но заявляю протест по поводу грубого нарушения моих конституционных прав на предоставление мне защиты. Закон запрещает закрытые заседания, когда речь может идти о применении высшей меры наказания – смертной казни, а из-за серьезной болезни, которую я перенес, я не могу квалифицированно осуществлять свою собственную защиту в судебном заседании.

Перекинувшись несколькими словами, Костромин сказал:

– Суд считает возможным проигнорировать ваше заявление.

– Пять лет тому назад 5 августа 1953 года Хрущев с группой его соратников, в числе которых были Суслов и Брежнев, – продолжал Судоплатов, – лично сказал, что не находит в моих действиях никакого преступного нарушения закона или вины. Получается, что вы с ним не согласны…

– Не смейте больше употреблять имя Хрущева, – произнес Костромин.

Секретари тут же перестали вести протоколы.

– Сегодня вы судите человека, уже приговоренного к смерти фашистской ОУН и который был дважды ими раненный. Человека, который рисковал своей жизнью ради советского народа. Лично участвовал в боевых действиях на Кавказе. Двадцать три подготовленных мною агента: диверсанты, нелегалы, командиры партизанских соединений удостоены звания Героев Советского Союза. А вы судите меня так же, как ваши предшественники, которые подвели под расстрел или дали команду ликвидировать, отравив основателей советской разведки, моих друзей и коллег: Артузова, Менжинского, Слуцкого, Шпигельгласа, Мали, Серебрянского, Сосновского, Горожанина и многих других.

– Достаточно! Объявляется короткий перерыв, – произнес Костромин.

Судоплатова вывели в коридор, где был стол с бутербродами. К нему подошел адмирал Симонов.

– Продержитесь еще немного. Все будет хорошо, – сказал он и пожал руку.

– Военная коллегия, за неимением убедительных доказательств и свидетелей, сохранив мне жизнь, приговорила к тюремному заключению сроком на пятнадцать лет, изъятию правительственных наград и возбудило ходатайство о лишении воинского звания генерал-лейтенанта. Срок наказания мне стали исчислять с 21 августа 1953 года. Если честно, то силы оставили меня. Я чувствовал, что прямо в суде упаду в обморок.

Вскоре я оказался во Владимирской тюрьме, где перенес три инфаркта, ослеп на один глаз и получил инвалидность 2-й группы. Правда, знал, верил, что все эти годы Эмма и оставшиеся на свободе боевые товарищи продолжали биться за мое освобождение.

– Как же справлялась Эмма Карловна все эти годы? – поинтересовался генерал Мальцев.

– Она умничка, когда у нас забрали дачу и квартиру, снимала крошечную комнату без права на работу. Зарабатывала буквально гроши уроками и вязанием, но этого хватало, чтобы дети могли продолжать учиться.

На террасу вышел Кирилл.

– О чем господа генералы шепчутся? – спросил он.

– Да вот, прошу Павла Анатольевича рассказать немного о Владимирской тюрьме.

– Тогда дайте вашему слуге несколько минут, я что-нибудь на себя наброшу и принесу вам кофе.

Когда с подносом и тремя чашками кофе Кирилл присел к их столу, Судоплатов продолжил свой рассказ.

Судоплатов увидел Наума в день, когда ему первый раз разрешили выйти на прогулку. Они молча обнялись. Увидев, что в тюрьме сделали с генералом, Наум не выдержал и по его щекам