Двужильная Россия - Даниил Владимирович Фибих
За меня не волнуйся. Самое тяжелое позади. Я здоров, духом не падаю и с надеждой смотрю на будущее. Заветное желание мое скорее попасть на фронт и доказать на деле, что я настоящий советский русский человек, патриот, готовый, если нужно, жизнь отдать за великую мать-Россию.
Не думайте обо мне плохо и знайте, что я тоскую без всех вас и люблю вас. Всей душой. А, в сущности говоря, то, что я пережил за этот год и узнал, неизмеримо обогатило меня как писателя и человека.
30 октября 1944 г. Бурма
Мамочка родная!
Получил от тебя два письма (с переводом). Спасибо, дорогие, но лучше потратить эти деньги на посылку. Мне требуются: сухари, жиры, сахар, сгущенное молоко. Из вещей: рукавицы, шарф, теплые носки и портянки, 1–2 смены тепл. белья, хорошо бы ватные штаны, свитер или суконную куртку, полотенце, 1–2 носовых платка. Очень нужны бумага (письменная и курительная), трубка, карандаши, иголка, нитки, расческа. Вкладывайте в каждое ваше письмо хоть бы по листку бумаги. Если можно, пришлите гр. 300–400 легкого табаку.
Вот уже три месяца на положении полубольного. Чувствую себя лучше. Духом бодр, надеюсь на лучшее будущее. Послал в Москву заявление, где прошусь на фронт, но ответа нет. Очевидно, и не будет. Что же, может, это и к лучшему – так суждено. Усиленно думаю над будущими книгами – план их в голове вполне готов. Но удастся ли реализовать эти планы?
8 февраля 1945 г. Бурма
Родная моя!
Вчера, 7-го февраля у меня был большой праздник. Пришла долгожданная прод. посылка. Дежурный надзиратель вскрывал посылку на почте в моем присутствии. Только лук померз, но зато стал сладким. Сейчас я пирую. Конечно, кое-чем пришлось поделиться с окружающими, с влиятельными лицами – старостой, с дневальными в бараке. В особенности, поделиться папиросами, но большая часть продуктов в моем полном распоряжении.
Чувствую себя прилично. Спасибо врачам за их внимательное человечное отношение. Во многом они идут мне навстречу, прекрасно учитывая характер моего недуга. Не волнуйся, мамочка, инвалидность моя временная.
Очень мне хочется работать по-настоящему, по-серьезному. Тема ближайшей книги не только вполне созрела, но я ее могу писать хоть сейчас. Если бы я не пережил всех этих последних лет – арест, тюрьма и лагерь, – я бы, мне кажется, не мог задумать такую книгу. Бессонными ночами, лежа на больничных нарах и устав думать о себе, я создаю в голове не только отдельные сцены и главы этого романа, но и мысленно пишу его, фразу за фразой. Только перекладывай на бумагу. А сколько на очереди задуманных, кроме этого, книг, сколько новых тем, мыслей, идей, художественных образов…
13 февраля 1945 г. Бурма
…Ватную стежку у меня украли, остался в ватной телогрейке. Ватные штаны постигла та же участь. Сапоги я ношу. А вторую пару – похуже – «проел» и «прокурил» по дороге. Ботинки не высылай, побереги. В шапке-ушанке проходил и лето, и зиму, она жива и сейчас. Теплой обуви нет. Единственная пара портянок и та рваная. Лук и чеснок пришлись бы кстати, но они портятся в пути.
Ты спрашиваешь о системе лечения. Дают дрожжи, витамины. Питание преимущественно овощное. Самое лучшее лекарство для меня мучные изделия, жиры, сахар, молочные изделия. До весны, видимо, буду в больнице, а там что судьба пошлет. Отношение ко мне как со стороны лагерного начальства, так и со стороны врачей самое внимательное и хорошее. Да и сейчас заключенным уделяется большое внимание, дорожат каждым человеком.
26 июня 1945 г.
…Отвечаю на вопросы. От фурункулов и карбункулов пока что совершенно освободился. Очки у меня украли вместе с другими вещами еще более года тому назад на этапе.
Очень нужны мне какие-нибудь башмачки, старенькие, ношеные, но целые. Мои совершенно истлели, не спасают и заплаты. Рот мой требует капитального ремонта – за это время я потерял еще несколько зубов. Вспышек ишиаса пока не было, хотя часто приходилось спать на сырой земле.
Меня отправили на участок, на сенокос. Новое амплуа: ночной сторож при тракторах и бочек с горючим. (Кем я только не был за этот лагерный год!)
Обстановка поэтичная: акварельные закаты и яркие лунные ночи в степи. Но вся поэзия скоро кончилась тем, что меня с повышенной температурой привезли с участка в Бурму, в стационар – не тот, где я лежал раньше, а другой. Врачи нашли у меня малярию. Самое скверное то, что я снова ослабел, снова надо восстанавливать то, что уже было восстановлено. Сейчас я блаженствую: вымылся в ванной, весь наголо обрит, на мне чистое белье, я лежу на отдельной настоящей койке, покрытой свежей простыней, на мягком тюфяке, на белоснежных подушках, и, самое главное, снова получаю больничное питание. Порции такие маленькие, что почти все время чувствую себя впроголодь. Не такое питание сейчас мне требуется. Губит меня мой рост, да и силы давно уже крепко подорваны. Мне кажется, если выйду на волю, буду есть с утра до ночи.
22 июля 1945 г.
…лежать в больничной палате – привычное для меня состояние.
…Публика вокруг серая, но, по крайней мере, тихая, мирная – нет ни мата, ни драк, ни воровства. От скуки по вечерам рассказываю своим сотоварищам отдельные произведения Гоголя, Пушкина, Жюль Верна. Слушают с интересом. Нет ни газет, ни книг. Газеты (конечно, местные) попадают крайне редко. Говорят, в Москве и других крупных городах карточки отменены, правда ли это?
Из Москвы на три моих заявления (два Верховному прокурору и одно Берии) пока нет никакого ответа. Может быть, и к лучшему – может, это доказательство того, что занялись пересмотром моего дела.
6 сентября 1945 г.
…Отвечаю на твой вопрос относительно своих хворей. Кроме пеллагры или элементарной дистрофии (это одно и то же), излечение от которой требует и значительного времени, и усиленного питания, я болел малярией, а затем, когда избавился от нее, – заполучил плеврит. Лечили и лечат меня акрихином, вспрыскивают в вену кальций, пью адонис (от сердца), ставят банки. Сейчас чувствую себя неплохо. Будет хуже – снова пойду в стационар, тот либо другой. Так мне и врачи говорят. Место для меня «забронировано».
Вещи свои я храню в картонном ящике, а ящик засовываю в рюкзак. Удобно и хорошо, не нужно и чемодана. Вещи (белье и пр.) в целости, только когда зимой водили нас в баню, у меня стащили теплый шарф и вязаные рукавицы, что ты прислала. Очень было обидно,
