Сергей Витте - Воспоминания. Том 2

Ни одного из этих обстоятельств не существовало. Все расходы войны были покрыты займами, причем главный заем сделан мною в то время, когда я был в течение шести месяцев председателем совета министров и Коковцев не был министром финансов.

Кризис, потребовавший помощь государственного банка, произошел от революционной паники, направленной на сберегательные кассы. Вследствие сего, банк должен был оказать помощь этим кассам. Это произошло опять таки, когда я был председателем совета и Коковцев не был министром финансов. Затем паника эта прошла и сберегательные кассы вернули деньги банку. Кредит же, оказываемый государственным банком торговле за время войны, не увеличился. Таким образом, ни война, ни потребности торговли не вызвали увеличения ссудных средств банка, а между тем Коковцев ухитрился увеличить количество кредитных билетов в обращении, как я уже упомянул выше, с 600 до 1200 миллионов рублей и кроме того увеличил в обращении на 150 миллионов рублей билетов государственного казначейства, имеющих свойства кредитных билетов. Произошло это потому, что Коковцев, в моменты, когда нужны были деньги, выпускал кредитные билеты, но затем не гасил их, когда для сказанных нужд делались займы.

Поэтому устойчивость денежного обращения в Poccии, т. е. гарантия размена на металл крайне уменьшилась и я, при неблагоприятных обстоятельствах и анархии не исключаю возможности в ближайшее время прекращения размена и финансового краха.

("краха" не было! см. Коковцов Т. II, также С. Г. Пушкарев "Россия в XIX веке" (1801 - 1914): ..."Государственные финансы Российской Империи удерживались до мировой войны на том высоком уровне, на который их поднял Витте в конце XIX века. Управлял русскими финансами В. Н. Коковцов, бывший министром финансов в 1904-5 и в 1906-14 гг. Японская война и революция, конечно, причинили министерству финансов много забот, но всё же они не разрушили бюджетного равновесия..."; на стр. ldn-knigi)

По этому предмету, когда в прошлом году я вернулся из заграницы, я в частном совещании у Коковцева разъяснил этот вопрос. Затем мы обменялись записками. Весь материал по поводу сего инцидента находится в моем архиве. Со временем материал этот может быть весьма полезным для финансистов-практиков и теоретиков.

Все лица, которые должны были сопровождать первого уполномоченного или участвовать в переговорах, были назначены, когда предполагали назначить первым уполномоченным Муравьева, в том числе 362 вторым уполномоченным был назначен наш посол в Америке барон Розен. Лица эти были следующие: член совета министра иностранных дел профессор Мартенс, очень хороший человек, с громадным багажом знаний, заслуженный профессор международного права С. Петербургского университета, почетный член многих заграничных университетов, пользующейся, может быть, случайно большою известностью заграницей, крайне ограниченный человек, если не сказать более, но с болезненным самолюбием. Чиновник министерства иностранных дел Плансон, тип угодливого чиновника, ныне наш генеральный консул в Корее. Он был при наместнике Дальнего Востока Алексеев в Квантуне и был угодливым исполнителем его - Алексеева - политики, приведшей нас к войне.

Наш посол в Китае, весьма умный, талантливый и отличный человек, Покотилов, прекрасно знающий Дальний Восток, был всегда против войны и убежденный сторонник заключения мира, так как понимал, что продолжение войны кончится еще большими бедствиями. Покотилов прихал из Китая, когда уже начались переговоры и почти не принимал никакого участия в этом деле, но имел нравственное влияние на Розена, как безусловный сторонник мира. Затем двое молодых талантливых секретарей, чиновники министерства иностранных дел, Набоков и Коростовец. От министерства финансов был назначен директор департамента казначейства, будущий министр финансов в моем кабинете после 17-го октября, Шипов, умный, талантливый и недурной человек, и при нем два чиновника. От военного ведомства генерал Ермолов, бывший и в настоящее время состоящий военным агентом в Лондоне, а в то время заведывавший всеми заграничными военными агентами, человек умный, хороший, культурный, приличный, но немного слабый характером. Он выражал мнение, что мир желателен, мало верил в то, что мы можем иметь успех на театре военных действий, весьма заботился, что ему делает великую честь, чтобы при переговорах и в особенности в мирном договоре не было задето достоинство нашей доблестной, но безголовой армии, и чтобы военное начальство было в курсе переговоров.

Со вторым уполномоченным военного ведомства, полковником Самойловым, я встретился на пароходе, когда тронулся из Шербурга. Он до войны был военным агентом в Японии, а после был при главной квартире действующей армии. Он человек весьма умный, культурный и знающий. Никаких сведений мне от Линевича не привез и никакой инструкции не получил.

Он же мне категорически заявил, оговорив, что это его личное мнение и убеждение, что никакой надежды на малейший 363 наш успех на театр военных действий нет, что дело окончательно проиграно, и что поэтому, по его убеждению, необходимо заключить мир, во что бы то ни стало, хотя бы пришлось уплатить значительную контрибуцию. От морского ведомства был назначен капитан Русин, который заведывал канцелярией по морским делам при главнокомандующем. Он приехал прямо из действующей армии, когда я уже был в Портсмуте, и высказал те же взгляды, как и Самойлов, но осторожнее и сдержаннее. Он вообще относился к благоприятному дальнейшему ходу войны скептически. С бароном Розеном я близко познакомился лишь тогда, когда приехал в Америку. Это человек хороший, благородный, с посредственным умом логического балтийского немца, очень отставили от положения дел в России, относительно вопроса о мире колебавшийся, покуда не ознакомился с рассказами полковника Самойлова и капитана Русина. Вернее говоря, он был за мир, когда выяснилось, что он будет достигнуть на тех условиях, на которых он был достигнуть. Он человек воспитанный, вполне джентльмен, не принимая сколько бы то ни было активного участия в переговорах, оказывал мне во всем полное содействие.

Выехав из Петербурга 6-го июля 1905 года, я сел на пароход в Шербурге 13-го утром. Из Петербурга я поехал с прислугой и меня сопровождала до Шербурга моя жена, а до Парижа мой внук Лев Кириллович Нарышкин, которому тогда было несколько месяцев. В Париже я его передал его родителям, Нарышкиным.

В Париж я был встречен послом и громадною толпою народа и почти всею русской колонией. Я несколько дней пробыл в Париже, чтобы видеться с президентом кабинета министров Рувье и президентом республики Лубэ. Я заговорил с Рувье, что России во всяком случае потребуются деньги или для ведения войны, если мне не удастся заключить мир, или для ликвидации таковой в случае заключения мира. Рувье мне заявил, что Россия должна иметь в виду, что при настоящем положении вещей она не может рассчитывать на французский денежный рынок, что по его мнению России необходимо заключить мир, что по его сведениям это будет возможно только при уплате Японии контрибуции, и что Франция окажет содействие России для такой уплаты, так как она, как союзница России, главным образом заинтересована в том, чтобы Россия покончила 364 эту несчастную войну и развязала себе руки в Европе; покуда вся военная сила России находится на Дальнем Востоке, она является бессильной союзницей Франции на случай каких либо осложнений в Европе.