Владимир Голяховский - Американский доктор из России, или История успеха

После ланча я поднялся к себе в кабинет. Изабелла ждала меня с кипящим чайником. Я церемонно пожал ей руку:

— Изабелла, разрешите представиться — бывший хирург.

— Бывший хирург?! Владимир, вы всегда шутите!

— Изабелла, какие шутки, я только что сделал свою последнюю операцию.

Она никак не могла с этим примириться:

— Владимир, а люди все звонят и просят.

— Нет, нет и нет. Пусть просят вашего нового босса — доктора Меира. А я для вас написал стихотворение.

— Для меня? Вы опять шутите…

— Ничего я не шучу. Слушайте.

И я прочитал-пропел ей то, что написал накануне:

Во мне все чувства перепрели, Одна осталась только грусть —Ужели с ней на самом делеЯ расстаюсь, я расстаюсь?Другой теперь над ней начальник,И я живу, судьбу кляня:Она ему согреет чайник —Не для меня, не для меня.Не мне считаться будут чеки,Иль это правда, иль во сне?И древнерусские калекиЗвонить ей будут не ко мне.Тех лет счастливых отголоскиВ душе останутся сиять,Но с нею мне ее прическиНе обсуждать, не обсуждать.С годами буду я все старше,Но лишь одна томит беда:Такой прекрасной секретаршиУже не будет никогда!

Как Изабелла смеялась и плакала — черные от туши ручейки текли по ее щекам!..

— Изабелла, я и себе написал стиховторение:

Все покатилось кувырком —Событье за событьем;Я не боюсь быть стариком,Но я стесняюсь быть им.Я из кокетливых мужчин,Всю жизнь я этим славлюсь,Хотя пока что без морщин,Я сам себе не нравлюсь.Ну что приятного мне в том,Что скоро я, с годами,Преображусь: с отвисшим ртомИ с мутными глазами;Что все я буду забывать,И стану всем знакомымОдно и то же повторять,Как пораженным громом;Согбенно я скривлюсь горбом,Начну здоровьем чахнуть,И слышать плохо, и притомПо-стариковски пахнуть.А как пройдет немного лет,То станет, без сомненья,Еще страшней мой портретГрядущего творенья.Себя обратно изменитьНе в силах я; при этомВсе больше я стесняюсь бытьСвоим автопортретом.Кто быть не хочет стариком,Всех тех, скажу по чести,Пора асфальтовым каткомДавить (со мною вместе).

— Да ну вас, Владимир! Какой вы старик, — засмеялась она.

В один из тех дней в лаборатории Ирины устроили ей банкет-проводы. Есть старинная поговорка: по одежке встречают, по уму провожают. Я был счастлив видеть, с какой любовью и уважением провожали мою Ирину сотрудники лаборатории и всего департамента. Своим дружелюбием она заслужила такое отношение. Ирина, в белом платье, выглядела так, будто ей не на пенсию, а замуж выходить. В отличие от русских юбилеев и проводов на пенсию с множеством скучных речей американцы в подобных случаях говорят коротко. А то, что говорят, украшают шутками. Так и директор Ирины, доктор Майкл Розен, в краткой речи расточал ей шутливые комплименты, и все смеялись. Ирина в ответном слове сказала:

— Майк всегда думал, что это его лаборатория. А я всегда считала, что она — моя.

Он подарил ей золотое ожерелье, сотрудники преподнесли альбом с фотографиями и прощальными письмами, завалили цветами и подарками. Домой мы ехали груженые, действительно как со свадьбы. И потом я долго не мог расстегнуть новое ожерелье на шее жены.

И мне в госпитале устроили такие пышные проводы, каких я не ожидал. Американцы обожают устраивать «Зигрпзе РаПу» — «банкеты-сюрпризы», чтобы поразить юбиляра. За несколько дней до моего ухода по всему госпиталю по секрету от меня распространили приглашения. У Изабеллы все дни на лице было написано: «Я что-то знаю, но тебе не скажу». Конечно, я догадывался, но вида не подавал. Только попросил своего нового приятеля Леню Неймана развесить по стенам кафетерия мои шаржи на докторов, которые рисовал все годы и показывал на предыдущих банкетах.

Пришло около трехсот человек — доктора, резиденты, администраторы, сестры, санитары. Был и мой старый друг Эйб Мошел, который к тому времени уже у нас не работал. На длинных столах стояли закуски, в углу бармен разливал по бокалам вино. Пришла на проводы и вся моя семья, привели даже старшую внучку Кортни. Она была еще совсем маленькая и забралась под стол.

Виктор Френкель говорил речь, щедро пересыпая ее шутками, вспоминая, как мы вместе начинали делать илизаровские операции. Оглядываясь на шаржи по стенам, он говорил о моих художественных талантах. Но главное, что мне запомнилось:

— Доктор Владимир из тех иммигрантов, которые пустили корни в Америке. Большая честь для нашего госпиталя, что этот человек работал с нами… — он оглядел всех собравшихся и добавил: — Могу с полной уверенностью сказать, что Владимир — друг всех в госпитале.

Что верно, то верно: за годы работы я сдружился буквально со всеми сотрудниками. Многие из них приходили ко мне лечиться и приводили своих близких — они доверяли мне чуть ли не больше, чем другим докторам. И вот вроде бы и трудно быть другом для всех, но я не прилагал к этому усилий, просто всегда чувствовал себя здесь свободным, самим собой. На минуту я с горечью вспомнил, что, когда уезжал из России, никто из сотрудников не сказал мне доброго слова. А ведь я и тогда был самим собой.

Мне подарили дорогой фотоаппарат — для снимков в будущих путешествиях. Я неловко раскланивался на довольно долгие аплодисменты — не актер же я. Мне полагалось держать ответную речь:

— Спасибо, Виктор, за добрые слова, спасибо всем пришедшим сюда. Я выбрал Америку своей страной и не ошибся, когда приехал сюда восемнадцать лет назад. Могу сказать, что почти все мои ожидания сбылись — и даже больше. Но чего я не представлял себе, так это — что обрету так много друзей, всех вас. Да, мы с Ириной действительно пустили корни в Америке: вон там, под столом, сидит наша американская внучка, наш корешок… Знаете, когда в посольстве США в Италии консул давал мне визу, у него на столе лежали мои печатные работы — статьи, книги и патенты — и он сказал мне: «Для нашей страны это честь, что такой человек, как вы, выбрал ее для себя». Я был поражен и невероятно счастлив такое услышать. И сейчас доктор Френкель повторил эти слова. Спасибо. На самом деле это честь для меня — жить и работать в Америке, с вами. И я горжусь этой высокой честью — быть американцем.