Дыхание в унисон - Элина Авраамовна Быстрицкая
До этого Лина уже побывала за границей, но тогда она не была официально назначенным представителем СССР. Это в 1947 году наш папа был направлен со своим госпиталем на службу в Германию и взял нас с собой. Мне тогда было 10 лет, сестричке, соответственно, 19. Мы жили в Дрездене. Город был очень сильно разрушен, но все же необыкновенно красив. Первое, что бросалось в глаза, — это обилие цветов. Уличные газоны, во многих местах они были устроены на вертикальных клумбах, разделяя полосы движения в противоположных направлениях, пестрели лилиями всех оттенков, больше всего терракота с крапом. Уличные тротуары мылись швабрами и мылом.
Нашим жильем оказался второй этаж маленького особнячка — две комнаты, ванная и кухня. Была совсем неплохая мебель, включая фортепиано и два вольтеровских кресла. Потом, когда мы уезжали домой, эта мебель там и осталась, хотя дома мы по-прежнему спали на лежаках, сколоченных из неструганых досок, ели за таким же дощатым столом, только тщательно выскобленным руками нашей мамы, и сидели не в креслах, а на табуретках (нашу довоенную мебель мы обнаружили у других людей, не отбирать же!). Я тогда при отъезде спросила у мамы:
— Почему мы не забираем все из квартиры? Нам же это отдали, когда вселили сюда.
Мама подняла одну бровь, внимательно посмотрела мне в глаза:
— Потому что это не наше. Не наш дом, не наша страна, не наши кровати и стулья. Не наша жизнь. — И выражение ее лица не позволило мне продолжать разговор, я и так все поняла. Навсегда.
А Лина так мечтала иметь фортепиано! Но она была рядом при этом разговоре, все слышала и все поняла. Без слов и тоже навсегда.
Первый этаж занимал хозяин этого дома, по утрам он через кухонное окно с помощью резинового шланга поливал свой огород и мыл весь дворик, там всегда был свежий запах чистоты.
При том, что мы прибыли из разрушенной и голодной Украины, при том, что здесь было чисто, красиво и сытно (военнослужащие получали продовольственный паек, мы впервые с начала войны были сыты), мы все же чувствовали себя некомфортно. Причина понятна: посмотришь в окно — а там немцы… Как отрадно, что сегодняшним людям этого не понять!
И, конечно, раз мы в Дрездене, то госпиталь устроил для сотрудников экскурсию в Цвингер, в знаменитую картинную галерею. Везли нас в открытых грузовиках, это был конец лета, а может, уже начало осени. Дорога — это была скорее аллея, с обеих сторон густо обсаженная яблонями; иногда плоды сбивало ветром или бортом машины, мы их подбирали с пола грузовика, вкусный садовый сорт «штрифель». Картин тогда нам показали немного, сказали, что часть на реставрации, часть помещена в запасники. Но впечатлений от дворца, от открытых пространств и тех немногих и, вероятно, не самых ценных полотен, что мы увидели, нам с сестрой на тот момент хватило по уши!
Подумать только, всего-то около десяти лет прошло между этими двумя ее путешествиями, насколько медленнее и подробнее движется время в молодости!
И вот моя сестричка снова собирается за границу, в капиталистическую Францию, знакомую нам, советским людям, исключительно по художественной литературе, да еще по французскому кинематографу тех лет — Жерар Филип, Ив Монтан и Симона Синьоре, Жан Габен, Жан Марэ, Анни Жирардо — дух захватывает. Сестричка мне потом из этой поездки привезла неоценимый подарок — фотопортрет звезды французского кино Николь Курсель. С автографом! Он у меня очень долго хранился, но — переезды, другие страны, другие хлопоты…
А пока — мы собираем Лину в дорогу. Увидеть Париж и… жить долго и ярко!
Собирали всем городом, считай, всем миром. Работы хватало. Городской Дом моделей шил туалеты — целых два вечерних платья, одно другого роскошнее, со скидками, но в долг, мы потом расплачивались, кажется, два года; костюм джерси просто подарила, понимая, какая это реклама, известная в то время трикотажная фабрика «Роже» (по-русски это «Роза», а не то, что вы могли подумать, как жаль, что ее больше нет, прекрасный трикотаж производился). Это не считая всяких мелочей, таких как блузоны, брючки, визитные и деловые костюмы, перчатки к вечернему туалету, шляпки, туфельки. Деталь, о которой потом Лина не раз рассказывала со смехом, — как она сняла во время ужина с французскими коллегами перчатки, а пальцы оказались черными — краска была линючая. Пришлось под столом мокрыми салфетками отмывать.
Но свой заслуженный костюмчик, который мы дома насмешливо называли униформой сотрудников раковой промышленности, Лина все же взяла с собой, просто надела в дорогу. Пусть мелочь, но для той нашей жизни характерная, стоит рассказать. Наш папа получал в армии наборы сукна на военную форму — хаки для кителя, серое сукно для шинели и синее сукно для брюк, все, как говорят портные, с прикладом. Вот один такой отрез синего сукна с прикладом в виде красных полос для кантов папа отдал Лине, когда она вернулась после института. Моя тогда еще совсем не знаменитая сестра своими руками сшила себе костюм — юбку-карандаш и очень элегантный коротенький жакет. А отделку в виде уголков на вороте, на манжетах, на отворотах сделала из этих красных полосок, отсюда и дразнилка про «раковую промышленность». Костюмчик получился очень симпатичный, а главное — единственный в своем роде. Она его носила долго и с удовольствием, многие спрашивали, где взяла, Лина в ответ только улыбалась.
А сколько людей в городе стремились подбодрить! Принесли разговорники, иллюстрированные журналы — картинки посмотреть, журналы мод — что взять, чего не надо, последние советы косметологов и парфюмеров. Это ведь редкое было тогда событие — человека командируют за границу представлять свою страну. Не то что теперь, есть деньги
