Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Книга вторая. Вошедший сам

А что делал во Франции Маяковский?

Уезжая из Берлина в Париж, он отправил Рите Райт открытку:

«Эх, Рита, Рита, учили Вы меня немецкому, а мне – по-французски разговаривать».

Под этими словами – подпись: сначала – перечёркнутая попытка изобразить готическое «Ш», потом – латинскими буквами «Schuler» («Шюлер»), «ученик».

В очерке «Париж (Записки Людогуся)» Маяковский потом напишет:

«После нищего Берлина – Париж ошеломляет.

Тысячи кафе и ресторанов. Каждый даже снаружи уставлен омарами, увешан бананами. Бесчисленные парфюмерии ежедневно разбираются блистательными покупательницами духов. Вокруг фонтанов площади Согласия вальсируют бесчисленные автомобили (кажется, есть одна, последняя, лошадь, – её показывают в зверинце)… Ламп одних кабаков Монмартра хватило бы на все российские школы…

Не поймёшь! Три миллиона работников Франции сожрано войной. Промышленность исковеркана приспособлением к военному производству. Области разорены нашествием. Франк падает (при мне платили 69 за фунт стерлингов). И рядом – всё это великолепие!

Казалось бы, для поддержания даже половины этой роскоши – каждый дом Парижа надо бы обратить в завод, последнего безземельного депутата поставить к станку.

Но в домах, как и раньше, трактиры.

Депутаты, как и раньше, вертят языками».

Страна, которую с таким удивлением описывал Маяковский, точно так же, как и Россия, вышла из мировой войны, но в ней не было социалистической революции.

Любопытно и то, что ни о каких картах, в которые мог бы во Франции резаться картёжник-поэт, ничего не известно. «Ошеломлённый Парижем» Маяковский в карты почему-то не играл. Что же так изменило его облик?

Бенгт Янгфельдт:

«В конце ноября он провёл неделю в Париже, где встретился со своими друзьями художниками Михаилом Ларионовым и Натальей Гончаровой, а также познакомился с Игорем Стравинским, Пикассо, Леже, Браком, Робером Делоне и Жаном Кокто. Он присутствовал на похоронах Марселя Пруста».

В очерке «Семидневный смотр французской живописи» Маяковский потом написал:

«Я въезжал в Париж с трепетом. Смотрел с учащейся добросовестностью. С внимательностью конкурента. А что, если опять мы окажемся только Чухломой?»

Для полноты картины Маяковский описал (в очерке «Париж») и российских эмигрантов, которых в столице Франции было довольно много:

«В Париже самая злостная эмиграция – так называемая идейная: Мережковский, Гиппиус, Бунин и др.

Нет помоев, которыми бы они не обливали всё, относящееся к РСФСР».

Но город Париж Маяковскому понравился. Он остался бы тут чуть подольше, но не получилось. По опубликованным чуть позднее путевым заметкам известно, что в более продолжительном пребывании на территории Франции ему было отказано. Почему? Видимо, французская полиция была кем-то предупреждена (латышскими коллегами, например) и потому знала, КТО и ЗАЧЕМ появился в Париже.

Как бы там ни было, но полюбившийся поэту город пришлось покинуть.

Но в Берлин, надо полагать, Маяковский возвращался в прекрасном настроении. Ещё бы, всё, о чём он мечтал, свершилось. Среди новых властителей России он стал своим человеком. Его наконец-то оценил вождь большевиков, прилюдно возвестив об этом. Его стихи печатались в «Известиях», в одной из главных большевистских газет. Он состоял в дружеских отношениях с наркомом Анатолием Луначарским. И называл «Яней» Якова Агранова, чекиста, который общался с большевистскими вождями. И, наконец, его взяли на службу в ГПУ, и он свободно разъезжал теперь по всей Европе. Иными словами, поэт-футурист приблизился к властной элите страны Советов. Можно даже сказать, вошёл в неё. И вошёл не по чьей-то рекомендации, а исключительно благодаря своему собственному таланту. Вошёл сам.

Роль, которую предстояло ему играть и дальше, Владимир Владимирович Маяковский исполнял с большим удовольствием.

Лили Брик писала в воспоминаниях:

«Из Берлина Маяковский ездил тогда в Париж по приглашению Дягилева. Через неделю он вернулся, и началось то же самое.

Так мы прожили два месяца».

В этих трёх фразах Лили Юрьевна проявила невероятную и просто удивительнейшую забывчивость. Ведь всё было совершенно не «так» После возвращения Маяковского из Парижа не могло начаться «то же самое», потому как поэта ждал неожиданный сюрприз – Бриков в Берлине не было!

Ваксберг об этой ситуации пишет, что когда поэт вернулся из Франции, он…

«… с удивлением узнал, что Лили и Осип, не дождавшись его, хотя он отсутствовал только неделю, поспешили отбыть домой. В Берлине у него всё ещё оставались незавершённые издательские дела – он вернулся в Москву лишь 13 декабря».

Какая странная эта забывчивость у Лили Брик! То она не могла вспомнить, почему уехала в Берлин без Маяковского, то забыла все подробности поездки Маяковского в Париж. С чего бы это? И вообще, что заставило Бриков так торопливо отправиться в Москву?

Ответов на эти вопросы нет ни в одной книге о Маяковском и Лили Брик. А между тем найти их не очень трудно.

Впрочем, стоп! Это уже тема для другой книги.

Но сначала – ещё два небольших сообщения.

Первое – в конце 1922 года Бориса Бажанова назначили секретарём Оргбюро ЦК РКП(б). Он потом написал:

«Я начинаю становиться несколько более важным винтиком партийной государственной машины…

Какие функции серетаря Оргбюро? Я секретарствую на заседаниях Оргбюро и на заседаниях Секретариата ЦК…

На заседаниях Оргбюро председательствует Молотов…

Сталин и Молотов заинтересованы в том, чтобы состав Оргбюро был как можно более узок – только свои люди из партаппарата. Дело в том, что Оргбюро выполняет работу колоссальной важности для Сталина – оно подбирает и распределяет партийных работников; во-первых, вообще для всех ведомств, что сравнительно неважно, а во-вторых, всех работников партаппарата – секретарей и главных работников губернских, областных и краевых партийных организаций, что чрезвычайно важно, так как завтра обеспечит Сталину большинство на съезде партии, а это основное условие для завоевания власти. Работа эта идёт самым энергичным темпом, удивительным образом Троцкий, Зиновьев и Каменев, плавающие в облаках высшей политики, не обращают на это особого внимания. Важность сего поймут тогда, когда уж будет поздно».

Второе сообщение такое: в самом конце 1922 года коммунисты-футуристы решили выпускать свой журнал, который было решено назвать «ЛЕФом». В отдел агитации и пропаганды ЦК РКП(б) было направлено письмо с просьбой разрешить это издание. К письму был приложен список предполагаемых сотрудников. Среди других «кураторов техники искусства» был назван поэт Владимир Силлов. Вот его четверостишие: