Вглядываясь в грядущее: Книга о Герберте Уэллсе - Юлий Иосифович Кагарлицкий
В 1942 году он, первый из английских кинематографистов, был возведен в рыцарское достоинство и отныне именовался «сэр Александр», хотя для всех, с кем работал, как был, так и остался просто Кордой. В последний раз он разорился в 1954 году.
Этот человек и создал, взяв себе в помощники режиссера Камерона Мензиса, «Облик грядущего». Уэллс был на седьмом небе. Наконец-то осуществилась его мечта — разговаривать с экрана с миллионами зрителей! И от Корды он был в совершенном восторге, хотя последний, кажется, его чувств не разделял. За Уэллсом в эти годы все больше утверждалась репутация «капризного гения», и Корде, работая с ним, не раз приходилось прибегать к посредничеству баронессы Будберг. Она дружила с Вивьен Ли, сыгравшей главную роль в «Леди Гамильтон», и была своим человеком в мире кино.
Год спустя Корда принял к постановке сценарий Уэллса «Человек, который мог творить чудеса», но картина настоящего успеха не имела, и теперь Уэллс и о Корде говорил куда хуже, чем прежде, и о его предыдущем фильме. «Облик грядущего» считается классикой. Недавно о нем написана целая книга. Но после неудачи с «Человеком, который творил чудеса» Уэллсу не нравилось в «Облике грядущего» решительно все — начиная с собственного сценария. Когда же Корда отказался от сценария Уэллса «Новый Фауст», отношения между ними совсем испортились.
1937 год вообще был для него годом больших разочарований. И не только личных. И. М. Майский, тогдашний посол в Лондоне, рассказывает в своих воспоминаниях «Бернард Шоу и другие» (1967): «Социалисты и реформисты всех толков немедленно подхватили сведенья об арестах и репрессиях, приходившие из СССР, широко популяризировали их на фабриках и заводах и в заключение говорили: «Вот к чему приводит коммунизм». Хорошо помню, как английские коммунисты, которых в те годы мне приходилось видеть, с горечью, почти с отчаяньем задавали мне тот же вопрос, который мне задал Уэллс: «Что у вас происходит? Мы не можем поверить, чтобы столько старых, заслуженных, испытанных в боях членов партии вдруг оказались изменниками». И рассказывали, как события, происходящие в СССР, отталкивают рабочих от Советской страны, подрывают коммунистическое влияние среди пролетариата. То же самое происходило тогда во Франции, Скандинавии, Бельгии, Голландии и многих других странах».
Незадолго перед тем были выведены из Испании интернациональные бригады, республика потерпела поражение и начался резкий спад левого движения на Западе. Правда, в рядах западных левых оставались люди, продолжавшие помнить, что в предстоящем генеральном сражении с фашизмом главная надежда — на Советский Союз, а потому готовые на многое закрыть глаза — даже на так называемые «московские процессы», во время которых были физически уничтожены видные деятели партии, когда-либо — пусть за много лет до этого — выступавшие против Сталина. На одном из этих процессов присутствовал Лион Фейхтвангер, выпустивший затем книгу «Москва 1937 года», где он оправдывал все происходящее и утверждал, что советские люди живут в условиях свободы. Это было сказано в год жесточайшего террора, количество жертв которого исчислялось уже миллионами, и среди немецких эмигрантов-некоммунистов Фейхтвангера поддержали только Бертольт Брехт и Генрих Манн. Брехт резко изменил свою позицию после XX съезда КПСС. Манн до этого события не дожил — он умер в начале 1950 года.
Уэллс, разумеется, реагировал и на «московские процессы», и на массовый террор совершенно иначе, чем Фейхтвангер. О Сталине он с этого времени говорил как о человеке, нанесшем огромный ущерб идее социализма, и ждал от него новых проявлений жестокости. В 1940 году Уэллс предсказал уже «дело врачей». Предсказал он даже и то, что эта позорная акция не успеет завершиться ввиду смерти ее организатора. Однако в 1937 году гнев Уэллса обратился не только против Сталина, но и против людей, нисколько в происходящем не виноватых.
Когда в 1937 году секретарь ПЕН-клуба пригласил на вечер, посвященный юбилею Пушкина, посла Майского и председателя Клуба левой книги известного популяризатора советской литературы Виктора Голанца, Уэллс — председатель ПЕН-клуба — отправил ему негодующее письмо, требуя отменить приглашение. Занятно, что Виктора Голанца он назвал там «неким левым издателем», хотя именно Голанц опубликовал в 1934 году его «Опыт автобиографии» — книгу, сделавшуюся в те годы самым читаемым произведением Уэллса.
За несколько лет до ее выхода к Уэллсу явился молодой человек, его однофамилец, Джеффри Уэллс, просивший поддержки в деле, за которое он горел желанием взяться. Он задумал написать биографию Уэллса. Тот принял его очень радушно и поставил только одно условие: этот «другой Уэллс» должен взять псевдоним: ну, скажем, Уэст.
Эта книга Уэста очень помогла Уэллсу, когда он в 1933 году приступил к работе над своим «Опытом автобиографии». Джеффри сумел разузнать о таких событиях его жизни, о которых сам он успел забыть. Голанц поставил ему жесткие сроки, так что кончал Уэллс свою автобиографию уже в Эстонии, в 1934 году. Изложение событий его жизни кончалось 1900 годом: он не хотел писать о людях, которые были еще живы. Точнее, делать достоянием гласности свои мысли об этих людях, ибо за «Постскриптум к автобиографии», предназначенный к посмертной публикации, он принялся в том же 1934 году. До торжественного обеда в честь его семидесятилетия оставалось еще два года, но это было уже прощание. Точнее, начало прощания. К своему семидесятилетию Уэллс и как писатель, и как мыслитель успел уже сказать почти все, что имел сказать.
КОНЕЦ
Семидесятилетие Уэллса было отмечено не одним лишь обедом в дорогом лондонском отеле. Это событие вызвало отклики по всему свету. В тот год окончательно утвердилось его положение классика мировой литературы, причем применительно к Уэллсу слово «литература» понималось в широчайшем своем значении.
Самую короткую и, быть может, самую умную
