Ольга Скороходова - Как я воспринимаю, представляю и понимаю окружающий мир
— Ну, ну, хорошо. А я тут испугалась, на меня что-то упало. Толя ушел в комнату. Я снова осталась одна и начала засыпать, но спала тревожно, просыпаясь от малейшего дуновения предутреннего ветерка или от прикосновения какой-нибудь ночной букашки, попавшей на мое лицо. Я хватала зонт и воинственно размахивала им вокруг себя. Наверное, я в эти минуты имела весьма внушительный вид, потому что больше ни один «разбойник» не решился напасть на меня…
Утром мы все стали думать да додумываться: что же могло на меня свалиться? Наконец хозяйка и М. Н. пришли к одному предположению. Во дворе часто блуждала чья-то слепая кошка. Она все время натыкалась на различные предметы и срывалась с заборов. Вполне возможно, что эта кошка залезла на росшую около самой веранды черемуху и случайно свалилась на меня. Об этой слепой кошке я раньше ничего не знала. Если бы в тот вечер мне не рассказали страшной истории, я могла бы подумать, что на меня прыгнула кошка хозяйки. Рассказ о слепой кошке несколько успокоил меня, я продолжала спать на веранде, но принимала свои меры предосторожности, обязательно вооружаясь на ночь не только зонтом, но и палкой весьма внушительных размеров, которую мне предусмотрительно преподнесли друзья. Поскольку я ничего не видела и не слышала, мне мерещились всякие страсти-мордасти, но мне стыдно было показывать себя трусихой, и я старалась подавлять в себе всякие страхи. Да и забавно было думать, что они — хозяйка и М. Н., зрячие и слышащие, — боятся ночевать на дворе, а я вот не боюсь, даже после «кошачьего налета».
До нашего отъезда из лагеря оставалось три дня. Прощаясь с лесом, мы долго в нем бродили и однажды набрели на чудесный уголок у пруда. Старые, толстостволые ивы разрослись на берегу у самой воды. Склоненные стволы тянулись над прудом, а длинные ветви касались воды.
Об этом мне рассказывала М. Н. Слушая ее, я вспоминала старый романс:
Дремлют плакучие ивы,Низко склонись над ручьем,Струйки бегут торопливо,Шепчут во мраке ночном…
Но мне очень хотелось все это осмотреть руками, чтобы составить определенное представление об этой картине. Хотелось ощутить «плакучие ивы» и посмотреть, в самом ли деле «струйки бегут торопливо»…
М. Н. нашла очень удобный ствол разросшейся ивы. В этом месте пруд был глубок, ствол ивы как бы висел в воздухе над водой, ее длинные ветви спускались прямо в воду. Я сняла тапочки и погрузила ноги в воду. До этого случая я не могла представить явление, о котором говорят: «Пошла по воде рябь». Но вот я держу в воде ноги и руку. От слабого ветерка ветви ивы то поднимаются вверх, то еще ниже склоняются над прудом, и с их листьев падают капли, словно они роняют слезы. Я ощущаю, как после каждого дуновения ветра по поверхности воды пробегают еле уловимые маленькие волночки. Я думаю, что, наверное, это и есть та самая рябь, о которой так часто говорят зрячие.
Не знаю, была ли это действительно рябь или какое-нибудь другое явление, я не стала спрашивать об этом у М. Н. Да мне и не хотелось в те минуты разговаривать. Было немножко грустно, но в то же время хорошо сидеть на иве над прудом и ощущать природу всем своим существом. Пусть я не видела глазами той живописной картины, которой восхищалась М.Н. Но я представляла, что рядом растут другие ивы, в воде плавают водоросли, цепляясь за мои ноги. Так приятно было ни о чем житейском не думать и вместе с ивой «висеть» в воздухе над прудом, ощущая руками прохладную рябь…
В санатории
I
После отдыха на даче в Рай-Семеновском я получила путевку в санаторий для глухонемых в Туапсе. Конечно, меня сопровождала М. Н. Никаких особенных впечатлений я в дороге не получила — все было однообразно и утомительно, как вообще это бывает при подобного рода поездках. Когда проезжали через Харьков — это было ночью, — М. Н. по моей просьбе разбудила меня, но так как я никому из харьковских друзей не сообщила, что буду проезжать их город, то они и не встречали меня. Я чувствовала себя совершенно спокойно: ведь никакие звуки, никакое движение снаружи не достигали до меня.
Была ночь, об этом я знала по часам, которые лежали у меня под подушкой. Я представила себе, что по перрону ходят какие-то люди, но что мне до них? Я их не знаю, они не знают меня. А своих друзей я представила спящими; быть может, каждый из них видит какой-нибудь сон — хороший или страшный, но они ничего не знают о том, что вот в этом поезде я проезжаю через Харьков, думаю сейчас о них и представляю их только спящими. Если бы сейчас был день и я могла выйти на перрон, чтобы ощутить запахи, воспринять движение — вообще осязаемо почувствовать жизнь, происходящую вокруг меня, тогда бы в моей памяти пробудились воспоминания, которых так много, которые так еще ярки… Я, несомненно, пережила бы сильное волнение. Но лежа на диване в купе, я знала, что в вагоне спят люди и что им нет никакого дела до того, где стоит поезд.
Мне чудилась полная тишина и темнота вокруг; вероятно, так оно и было. Однако это не значит, что я как бы бессознательно отрицала факт нашего пребывания на Харьковском вокзале. Нет! Я представляла город, улицы, трамваи, которыми нужно ехать к моим друзьям. Но я была спокойна именно потому, что вокруг меня все казалось совершенно спокойным, погруженным в сон.
* * *Днем в дороге М. Н. мне что-нибудь читала. Когда же мы делали перерыв, я выходила в тамбур и подолгу стояла у открытого окна, ощущая ветер. По движению воздуха я знала, в какую сторону идет поезд; я протягивала за окно руку, и если с одной стороны, допустим с правой, ветер был слабее, а с другой стороны, с левой, сильнее — значит, поезд шел в левую сторону. Мне казалось, что мы едем по совершенно ровному дну необъятного воздушного океана. Но у меня не было ощущения, что мы летим в воздухе, потому что я все время чувствовала постукивание колес; и это равномерное, ритмичное постукивание нравилось мне. Оно могло убаюкать, когда знаешь, что некуда спешить, что поезд все равно привезет тебя к тому месту, куда ты едешь. В голове бродят рассеянные мысли, а колеса стучат себе да стучат. Я лежу на диване, объятая легкой дремотой, и мысленно повторяю односложный говор колес: «Тик-так, тик-так, тик-так. Едем, едем, едем, едем. Тик-так, тик-так…»
Я не могу объяснить, почему именно эти слова, а не какие-нибудь другие выстукивали для меня колеса. Однако скажу с уверенностью: я не повторяла чужие слова, услышанные мною в разговоре или вычитанные из книг. Напротив, я очень старалась подобрать к постукиванию колес какие-нибудь другие слова или отдельные слоги, но тогда не получалось «стройной гармонии», слова шли вразброд, а колеса выстукивали свою монотонную песенку: «Тик-так…» Иногда, когда я стояла у окна, ко мне подходила М. Н. и рассказывала о тех местах, мимо которых мы проезжали. Говорила она о промелькнувших вдали деревнях с беленькими украинскими хатками и садами; издали они казались ей особенно чистенькими и маленькими. Я думаю, происходило это оттого, что все вокруг было залито ярким солнцем, которое слепило ей глаза, мешая разглядеть отдельные предметы.
