Яков Цветов - Синие берега

Мария уже не знала, что говорить и чего не говорить. Все так запутанно, неясно, рискованно.

- Через фронт не проберешься, - раздумчиво сказал старик. Он перебирал ременные вожжи.

- Проберусь!.. - с упорством отчаяния выкрикнула Мария.

Дальше ехали молча.

Дорога как бы нехотя вползала в лес. Дорога пробивалась сквозь чащу, извивалась между тесно прижавшимися деревьями, обогнула три молодые березы, вынырнувшие из еловой мглы и ставшие почти наперекор. Потом лес расходился в стороны, вправо и влево, потом снова сошелся, только неширокой просеки не тронув, и двигалась она дальше прямая, спокойная.

Солнце уже опускалось и вскоре будто сквозь землю провалилось, оставив на просеке красноватый след. А потом и след этот пропал. На повороте старик остановил лошадь. Спустился с телеги, бросил вожжи на передок.

- Мне поворачивать. Туда, за лес. Ну да то тебе ни к чему. Так в Полтаву, говоришь? - Помолчал. - Нехай в Полтаву. Слушай меня внимательно. Тебе - прямо, до самого краю. Верстов с шесть. За лесом - река. А по ту сторону реки - наши. Держат оборону. - Помолчал, подумал. - Вчера еще там были наши. - Опять помолчал. - Ночью, попозднее, проберись в кустарник у самого берега, выжди, оглядись. Увидишь камыши. Немцы - правее камышей. Точно знаю. Не спрашивай, откуда знаю. Не твое это дело. Упомни - правее камышей. Слушай дальше. Осторожно войдешь в камыши и тихо, тихо, тихо, как мертвая, двигайся к повороту реки - и к тому берегу. Удастся, считай повезло. Не удастся, смотри...

Старик тронул лошадь, повернул и покатил дальше, ни разу не обернувшись.

5

Телега уже скрылась из виду, а Мария, ошеломленная, стояла на просеке, не в силах двинуть ногой. Этой ночью решится ее судьба. Этой ночью... "Иди. - Голос Андрея в школе. - Как только открою огонь, подожди минуты три и - давай..." Это в ушах се, в памяти. Теперь никто не прикроет огнем. "И все равно, давай..."

Она оторвалась от просеки и пошла. Она шла и говорила, шла и говорила себе, пространству, наступавшему вечеру.

- Этой ночью... Этой ночью... - "Иди". - Ты мой компас, Андрей. О чем бы ни думала, что бы ни делала, куда бы ни шла, я все сверяю с тобой. "Иди". - Спасибо, ты оставил мне себя. Навсегда это. И ничто не в силах взять тебя у меня. Спасибо... Услышь хоть это. Услышь хоть, как благодарна я тебе. Ты и в эту минуту ведешь меня... - "Иди". - Я иду...

Везде, во всем видела она Андрея, голос его был всегда возле, они как бы и не разлучались. И разлучаться было нельзя. Когда ей было особенно страшно, она ставила Андрея чуть впереди себя, и страх уходил, и все получалось как надо.

- Андрей, не оставляй меня... - Она испугалась: почудилось, что он вдруг ушел из ее глаз. - Мне не выдержать одной, без тебя. Одной мне то, что делаю, не под силу... - Она протянула руки, и руки коснулись Андрея, он по-прежнему ступал впереди.

Она очнулась и не могла сообразить, давно ли молчит, и вспомнить не могла, когда замолчала.

Далеко, впереди, раздавались пулеметные очереди, и еще - автоматные. Она уже хорошо различала, какие пулеметные и какие автоматные. И шла туда, где стреляли, к линии фронта. Вспомнилось: "И ты смогла б..." - сказал Андрей. "Могу, оказывается, могу..." Она уловила запах ветра, сильный, возбуждающий запах. "Ветер с синего берега", - облегченно подумала она. Было темно. Низкие ветви царапали лицо, руки.

Всходила луна, и лес стал ясным, голубоватым. Ночь подобрела. Лунный свет, легкий, сквозной, казался неправдоподобным, он растворил все краски, и все выглядело так, словно сотворено из чего-то одного. Она ступала по этому свету, как по воде, прозрачной до самого дна.

Внизу негромко терлась о берег вода, и слышно было, как уносила она песок. Мария спустилась в прибрежный кустарник. Упала ничком, выбросив вперед руки, вытянув ноги. "Минуту не двигаться. Минуту. Прислушаться. Осмотреться".

Потом бесшумно поднялась, постояла, выглянула из кустарника. На реке лежала желтая тень луны. Вода колыхала лодку, уткнувшуюся носом в прибрежный песок. Мария затаила дыхание. Что ж. Была не была!

Кустарник уже позади. Она вошла в камыши, в реку, наполненную золотой водой. Пригнулась, остановилась, озираясь: все колыхалось и дробилось перед глазами. Сердце стучало, и это она отчетливо слышала. Она нетвердо ступила, и пошла, дальше, дальше, все труднее передвигать ноги, вода сдавливала ее, сковала.

"Терпи. Терпи. Терпи. Терпи. - Вода поднималась выше, и ноги увязали в донном иле. - Терпи. Терпи. Терпи". Шаг вперед. Еще шаг. С трудом вобрала в себя воздух. "Терпи. Терпи. Будь сильной. Сильной. Сильной. Буду сильной. Буду... - Шаг. Шаг. - Дойти до поворота реки... до поворота реки. Несколько шагов. Несколько шагов. И - спасенье. Спасенье. Спасенье..."

Ракета правее камышей, за лесом, озарила полнеба. Будто луна спустилась ниже, шире разлила свой свет и через минуту вернулась на место. Оттуда же, из-за леса, раздалась долгая пулеметная строчка, по камышам, по реке. По камышам, по реке ударили неровные трескучие автоматные очереди. По ней, по ней, - Мария перестала дышать. И сердце уже не билось, и глаза затянул мутный туман - все в ней обмерло, только живой холод воды, охвативший тело, не давал совсем угаснуть силам. Пули пронизывали воздух, и звуки эти смешивались со всплесками воды под ногами, такими неуверенными, как бы чужими. Она оглянулась на зыбкую, колебавшуюся тень камышей, оставшихся позади, недалеко. А до синего берега рукой подать. Синий берег, вон он, рядом...

ЭПИЛОГ

И я отправилась в дорогу.

Я выхожу на перрон. Густой свет июльского полуденного солнца слепит глаза, он лежит на всем, и все такое прозрачное, ясное. В стороне громоздятся тяжелые станционные здания, и веселый свет уже ступил на их тень, словно сжег ее. Мой вагон первый, я смотрю вперед, на свободные рельсы, на них пульсируют солнечные лучи, и рельсы, как серебряные струи, кажутся живыми, будто выскользнули из-под замерших колес электровоза и нетерпеливо кинулись в даль.

До отхода поезда двадцать минут, немного больше, - взглядываю я на часы. Часы на вокзальной стене подтверждают: двадцать три минуты. Чувство, похожее на тревогу, охватывает меня. Понимаю, это от волнения, я все-таки волнуюсь.

Я все-таки волнуюсь. А казалось, я подготовлена к поездке.

Мне не хватает воздуха, будто задыхаюсь, и я стараюсь дышать глубоко и ровно, но не ощущаю живительной свежести: в городе давно ничего не осталось от природы, даже воздуха, подумалось почему-то.

Наташа - рядом, я чувствую ее теплое плечо и снова становлюсь спокойной, правда не совсем спокойной, какой должна быть немолодая женщина, отправляющаяся в отпуск. Под сорок не старость, но и не молодость, конечно. Выгляжу я ни моложе, ни старше своих лет, утверждают мои друзья. Наверное, так...