Юлия Кудрина - Мария Федоровна

Денег не хватало. Узники Ай-Тодора довольствовались 150 рублями в неделю, что для семьи было слишком мало: в то время картофель стоил 1,8 рубля, говядина — 7 рублей, масло — 12 рублей за фунт. Придворная дама Зинаида Менгден, находившаяся при Марии Федоровне, в своих воспоминаниях писала, что в самом начале пребывания в Крыму продавали что-либо из картин, украшений и предметов искусства. Позже, однако, уже не было тех, кто мог что-либо купить.

Императрица в письме своей сестре в Англию 12 октября 1918 года сообщала из Харакса: «Особенно противен был гороховый суп, то есть зеленая водичка с несъедобными твердыми зелеными горошинами с шарик и жуткой серой лапшой, которую я не могла размешать. Счастливыми считались дни, когда нам давали картошку, — по крайней мере, можно было наесться досыта, но вскоре она из меню исчезла. Молока тоже было маловато, я покупала каждый день две жалкие бутылочки, одну из которых использовала сама — немножко пила, а большую часть оставляла на кофе».

В несколько лучшем положении, нежели остальные члены императорской семьи, находилась семья великой княгини Ольги Александровны, которая жила отдельно в небольшом домике со своим мужем и только что родившимся сыном Тихоном. Она имела больше возможностей покидать Ай-Тодор и совершать далекие прогулки по побережью. Именно поэтому на ее долю выпала нелегкая обязанность сокрытия семейных драгоценностей вдовствующей императрицы и великой княгини Ксении Александровны. Роман Романов в своих воспоминаниях рассказывает, что Ольга Александровна хранила эти драгоценности в коробке из-под какао в расщелине скалы на берегу Ай-Тодора.

Казаки, находившиеся много лет на службе при царской семье, — Т. К. Ящик и К. Поляков своим присутствием несколько облегчали участь затворников. Ксения Александровна в одном из писем вспоминала: «Но как хороши казаки и с каким достоинством держатся, и с ними, конечно, считаются, т. к. знают, что шутить нельзя».

В конце июня Ксения писала из Крыма великому князю Николаю Михайловичу: «Вот уже скоро месяц, что мы фактически арестованы и находимся в руках Комитета, которому правительство нас так мило подарило. За что и зачем — никому не известно… Последние дни нам совершенно запрещено выходить из Ай-Тодора только из-за того, что ходят какие-то послы от контрреволюции, а мы-то при чем? Если нам тяжело и часто все это невтерпеж, то каково же бедной Мама́! Перед ней просто стыдно, и что ужасно… что ничем и никак ей не помочь! Видишь и сознаешь ее страдание и бессилен ее утешить, предпринять что-либо. Это ужасное наказание… Можешь себе представить, что эти уроды до сих пор держат письма Мама́ и только вернули ей небольшую часть ее вещей. И если бы ты только видел, как невыносимо больно и горько, что творится на фронтах.

Это такой позор, который никогда не смоешь, что бы ни случилось! Сандро тебя благодарит за брошюру, которая ему очень понравилась, но я еще не читала. Какое преступление со стороны правительства, что оно допустило всю эту шваль — Ленин и К° — в Россию, да еще дали возможность проникнуть в армию. Как все это дико и непонятно и к чему приведут нашу бедную, многострадальную Родину?!»

Сообщение об отъезде Николая с семьей в Тобольск произвело на Марию Федоровну удручающее впечатление.

«Это был шок для меня, — писала она Ольге Константиновне. — От страшного отчаяния я почувствовала себя совершенно больной… Их (Николая II и его семью. — Ю. К.) заставили ждать поезда всю ночь — с полуночи до утра, — не раздеваясь! Но самое ужасное было то, что вначале им дали понять, что они едут в Ливадию. Наверное, для того, чтобы они обрадовались. Затем сказали, что они должны взять с собою теплые вещи и только после этого они, бедняжки, наконец, поняли, что едут не на юг. Какой грех причинять людям такое разочарование!

Я нахожусь в полном отчаянии и смятении и даже не могу писать об этом. Я только хочу, чтобы негодяи и палачи, придумавшие это, понесли на земле заслуженное наказание! Как подло и гнусно они действовали, и каким образом они „разрешили“ двум братьям (Николаю и Михаилу. — Ю. К.) проститься… Можно только удивляться, какими бессердечными могут быть люди. Почему это так?!

Но, может быть, для них будет лучше, что они уехали из Царского Села? Может быть, там они получат больше свободы, чем имеют теперь? Ничего не известно! Но, к сожалению, я в это не верю. Не верю, что вообще можно ожидать чего-либо хорошего от таких плохих людей!..»

И именно в тот момент, когда, казалось, для Марии Федоровны померк свет и она потеряла всякую надежду на встречу с сыном и его семьей в Крыму, в Ай-Тодоре произошло событие, которое на время снова вернуло ее к жизни. У нее появился внук Тихон, сын дочери Ольги. Наполненная этим радостным событием, она писала в Павловск: «…Временами, когда кажется, что уже невозможно все это выносить, Господь посылает нам нечто вроде лучика света. Как раз в тот вечер, когда я чувствовала себя совсем потерянной, моя милая Ольга родила Baby, маленького сына, который, конечно же, принес в мое разбитое сердце такую неожиданную радость… Я очень рада, что Baby появился как раз в тот момент, когда от горя и отчаяния я ужасно страдала. И вдруг такая радость! В понедельник в их доме было крещение. Мальчика назвали Тихоном…»

Осенью 1917 года обитатели Ай-Тодора находились уже под наблюдением комиссара В. М. Вершинина, бывшего члена Государственной думы. После того как он доставил Николая II с семьей в Тобольск (по постановлению Временного правительства), он был направлен в Крым в качестве комиссара по охране членов бывшей императорской фамилии. Вторым надсмотрщиком являлся грузин Жоржелиани.

Княгиня Л. Л. Васильчикова, случайно встретившаяся с Вершининым в поезде, направлявшемся в Крым, отмечала: «Нашего попутчика было трудно классифицировать. На мой вкус, он был чересчур радикален, но вместе с тем имел наружность буржуя, опьяненного своей значимостью». Княгиня называла его «старшим ангелом-хранителем членов Императорской фамилии».

В сентябре — октябре 1917 года Мария Федоровна перенесла тяжелое простудное заболевание, которое надолго приковало ее к постели. Близкие всячески поддерживали ее и помогали преодолеть болезнь. «Бедная бабушка опять была больна и провела в кровати почти пять недель, — писала Ольга Александровна своей племяннице Марии Николаевне в Тобольск. — Кашель сильнейший, слабость очень большая. Мы попросили приехать Татьяну Александровну ухаживать за нею…»