Федор Раззаков - Леонид Филатов: голгофа русского интеллигента

А. Сабинин: «Театр уже не первый раз переживает такие вот потрясения. Но вы же работаете с людьми, которые при А. В. Эфросе, царство ему небесное, были за то, чтоб быстрей снимать ваши спектакли: „давайте делать быстрее новые“, создавать репертуар, не хотели играть, но вы же с ними работаете, потому что, вероятно, вы считаете, что на профессиональном уровне у вас может быть с ними контакт».

Ю. Любимов: «Саша, не в этом дело. Во-первых, я стараюсь все-таки Библию читать и стараюсь в себе не культивировать такие чувства, как месть, злопамятство, сведение счетов. Меня этим не удивишь в моем возрасте, меня трудно этим удивить. Поэтому я и не занимался выяснением никогда: кто как себя вел при покойном Эфросе».

А. Сабинин: «И очень правильно делаете».

Ю. Любимов: «Ну вот, спасибо. И сейчас я этим не занимаюсь, и сейчас я никому мстить не собираюсь. Но просто я не хочу встречаться с людьми, которые мне крайне неприятны – зачем мне с ними работать, когда я не могу с ними работать? А советский коллектив считает, что я обязан работать, я обязан их обеспечивать, потому что „мы-ы-ы-ы!“ – и начинается вся эта бодяга. А я в этой бодяге не хочу участвовать – могу я себе позволить эту роскошь? Извини, могу. Я не хочу протягивать руку свою некоторым людям. И я и не протягивал ее. Даже при том режиме страшном я убирал руку, а мог тут же получить и наручники, убрав руку». (Любимое занятие либералов: комариные укусы выдавать за фронтовые раны. Мол, тоталитарный режим меня так мучил, так истязал, что я еле в живых остался. Между тем, глядя на того же Любимова, трудно представить, что он голодал или подвергался изощренным издевательствам: типичный холеный барин, о чем, кстати, чуть ниже скажет и Филатов. – Ф.Р.)

В тот же день и почти в то же самое время на Старой сцене «Таганки» проходило другое собрание – оппонентов Любимова. Начал его художник Давид Боровский, который призвал собравшихся не проводить этого собрания без Любимова. Однако ему стали возражать, в частности Леонид Филатов. Он сказал следующее:

«Нет таких усилий, которых мы не предпринимали бы, чтоб он (Любимов. – Ф.Р.) был здесь. Ну, понятно, что пожилой человек, понятно, что гений. Все ясно. И его принадлежит ему. На это никто не может посягать, а если бы посягнул, оказался бы в дураках…»

В этот момент раздался крик из зала: «А мы ему не нужны!..»

Л. Филатов: «Не нужны. И он имеет на это право. Давайте с этим закончим. То, что „он меня не любит, он мне ролей не дает“, – и не даст. И может, уже по отношению ко многим, и правильно сделает. Поэтому особенно этого писка истерического, что „мы ему не нужны, так обидно, он мне не дает ролей“. И не даст. И по отношению ко многим совершенно справедливо, потому что за это время, которое он вам подарил, многие из вас могли бы, топоча ножонками и стуча ручонками, сделать себе хоть какую-то судьбу. Но вы отнеслись к своей жизни паразитически: „Мы – Таганка, два притопа, три прихлопа, концертные бригады“… Кто такие? Банда анонимов. Кто из вас кто? Простите за грубость, но я говорю настоящее, это правда так. Как ни обидно, но это надо в себя пустить, иначе мы вообще перестанем все понимать.

Второе. Золотая легенда под названием «Театр на Таганке» кончена. Это отчетливо понимает и декларирует Юрий Петрович Любимов. Отлично понимаем и мы. Для Театра на Таганке при его высоте и славе сегодняшнее такое полупустое существование в респектабельном зале один к одному, и еще там кое-где свободные местечки – это уже позор. Это смерть. Завтра будет смерть физическая, потому что понятно, что тут уже ничего не поделаешь. Поэтому надо обязательно проститься в уме, чтоб чуть-чуть быть похожим на свободного человека, выбраться из-под обломков этой фетишистской легенды под названием «Театр на Таганке» и понять, что театра этого нет. Что есть данность. А теперь поговорим о ней.

Я для себя внутри психологически разделяю: был Театр на Таганке, сейчас нечто уже другое – почему? Потому что Юрий Петрович меня во многих поступках, иногда просто аморальных, не устраивает, как и многих из вас. Я лично о себе говорю, я не судия и не безгрешен, как это называется – и многие из вас в разных ситуациях мне просто иногда непонятны. Но я иногда делаю допуск, почему я никогда не ссорился и почему вернулся в этот театр в надежде на то, что кто-то был напуган – в той ситуации я думал, что театр должен был вести себя иначе с Анатолием Васильевичем. Может быть, мягче, без такой большевистской запальчивости, но должен был вести себя иначе. Многие из вас в этом смысле нечисты…

Теперь возникает ситуация. Вот мы поделили: вот Театр на Таганке прошлых времен и замечательная легенда и нелегенда – легенда осталась, было замечательное прошлое. Сегодняшнее никак не совпадает. Юрий Петрович Любимов, замечательный тогда, отважный человек, научивший нас говорить то, что мы говорим в его отсутствие и в его присутствии – пусть он придет, я ему повторю, и гораздо, может быть, более жестко, уж я имею право это говорить, мне за него чуть не сломали башку во времена Анатолия Васильевича».

Д. Боровский: «Это было в отсутствие Любимова!»

Л. Филатов: «Позволь, эта песня, Давид, мы с тобой говорили тоже отдельно, она мне не кажется столь убедительной. Не могу я его за грудки взять. Какое отсутствие-присутствие – театр заплатил деньги, Попов просил, умолял – пошли люди на коленях. Что ты еще хочешь от людей? Прийти к нему туда, на дом? Может, ему еще Горбачева привести? Ну надо же понимать свои возможности. Надо понимать, что ты всего лишь человек, ну не бери ты на себя функции Господа Бога. Это в Кремль проще войти, чем к нему. С кем угодно из московской или российской власти проще встретиться. Ну объяснись ты хотя бы, успокой людей, скажи – я подписываю договор с этим, с этим, с этим. Это будет история, похожая на историю с Олегом Николаевичем (Ефремовым. – Ф.Р.) – он взял своих и увел. Мило, красиво, это его дело. Но он не выгонял никого из коробки. Но он (Любимов. – Ф.Р.) не дает ни одной минуты, он даже не желает объясняться – а выгонит он кого-нибудь или нет. Об этом же сейчас идет речь. А есть ли у него намерение посягать на… или нет. Широкое толкование есть в любом пункте, понимаете…

Самое поразительное для меня, что никто из людей, защищающих Юрия Петровича, не присутствует. Ну кто-нибудь из ребят, которые такие счастливчики и намерены подписать этот договор – сколько он будет длиться, что он из себя представляет, – я боюсь, что ничего, кроме стыда, он им не принесет, потому что это 15–20 каинов… – у них уже печать во лбу у многих. А здесь, в этой ситуации, в безумной стране, запуганной, голодной, еще и это вы берете на себя…»