Александр Александров - Пушкин. Частная жизнь. 1811—1820

Жанно, присев на кровать, стал читать послание, но почти тут же с удивлением взглянул на друга:

— Это же любовное послание? Надеюсь, не княжне?

— Конечно, нет… Это…

— Мадам Смит?

— Не только ей. Я его пошлю в два адреса.

— Кому еще? — удивился Жанно.

— Я не могу открыться. Но они друг друга не знают, так что всякая случайность исключена.

Жанно снова заглянул в текст письма, потом поднял глаза на Пушкина:

— Вторая тоже вдова?

— С чего ты решил? Нет.

— Посмотри, ты отправил ее мужа на небеса.

Пушкин взял письмо и принялся хохотать.

— Нет, ее муж здравствует! И дай Бог ему здоровья! Надо же, не заметил. Вот следствие лени, во втором письме исправлю.

— А если письмо попадет Егору Антоновичу? Ведь он тебя узнает по почерку!

— Будем надеяться, что оно попадет адресату. А вот взгляни: на княжну эпиграмма! — Он достал листок из ящика конторки.

— Ты неисправим, — покачал головой Пущин.

Мадам Смит была с визитом у сестер Велио; многие царскосельские дамы, по связи старшей сестры с императором, о чем знали все в Царском Селе, искали их благосклонности. Впрочем, принимала сегодня только старшая сестра София.

— Этот юный Пушкин заставляет о себе говорить не только как о поэте, — сказала молодая вдова Софии Велио. — Как ты думаешь, Софи, это правда, что государь приказал Егору Антоновичу его высечь? Егор Антонович это отрицает, я его спрашивала. Но при его деликатности он может и скрывать это? Ведь он не исполнил приказания своего государя?

— Мне думается, Мария, это — сплетни… — сказала София. — Государь добр; лицеистов никогда не секли; к тому же невелика шалость… Каждый может обознаться — ночью все кошки серые…

— Так это было ночью, Софи? — с придыханием вопросила мадам Смит.

— Может, и вечером, но было темно. Но эта Волконская такая мерзкая особа, похожа на старую мартышку, мне просто жаль обознавшегося молодого человека…

— Я с ним едва знакома, но он показался мне таким милым… Я даже была бы не против, чтобы он обознался так со мной… — пошутила она.

— Ты это серьезно?

В это время в гостиную вошел слуга и объявил:

— Князь Горчаков, барон Дельвиг, господа Пушкин и Яковлев.

— Проси, — сказала София, взмахнув веером. — Легок на помине, шалун. — И посмотрела на мадам Смит. Та, неожиданно для себя, вспыхнула. — Хотя подожди… — Лакей остановился и ждал приказаний. — Мне кажется, Мария, если ты подождешь в соседней зале, — тихим голосом предложила она мадам Смит, — я смогу прислать к тебе этого безумца. — Она видела, что Мария колеблется. — Ну, решайся же!

— Я пошутила…

— Нет, я заметила, как ты вспыхнула, когда мы заговорили о нем…

— Если… — Мадам Смит встала и замешкалась.

— Ну же!

— Может, на минуту. А повод?

— Брось, меньше об этом думай, я пришлю его, и все тут. А ты уж найдешь, о чем с ним поговорить…

Мадам Смит недоуменно передернула плечами и все же вышла в соседнюю залу, неплотно притворив за собой дверь.

— Зови, голубчик, лицейских, — сказала София Велио лакею.

Лакей вышел, на сей раз оставив дверь открытой, и через мгновение появились лицейские, ожидавшие приглашения в прихожей. Миша Яковлев, шедший впереди, как всегда кого-то изображал.

— Я так рада вам, господа. На той неделе мы почти не принимали, maman до сих пор немного больна. Надеюсь, мое общество вам не наскучит.

— Сударыня, какие прекрасные розы! — сказал князь Горчаков, заметив букет свежих чайных роз.

— Это государь прислал maman из своей оранжереи, узнав о ее болезни, — потупившись, сказала София Велио. — А вы, Пушкин, большой шалун! И не вздумайте отрицать, в Царском Селе все становится известным тотчас.

— Если бы вы еще нам сказали, от кого вы узнали про это происшествие, — усмехнулся Пушкин.

— Дерзите, милый! — игриво отшутилась София.

— Такие уж мы — шалуны! — развел руками Пушкин. — Кроме того, княжна должна быть мне благодарна, она теперь, как никогда, в центре внимания.

— Александр удостоил ее своей эпиграммы, — сообщил Горчаков. — Позволь, я прочитаю Софии? — спросил он Пушкина.

— Читай, — небрежно бросил Пушкин.

— Погодите, князь, — попросила София. — Александр, — взяла она под руку Пушкина, — у меня к вам просьба. Вы простите нас, я сейчас вернусь… — сказала она остальным.

Она провела Пушкина в соседнюю с гостиной комнату, где укрывалась мадам Смит.

… И оставила, ничего не объяснив, его один на один с молодой вдовой, на сей раз плотно притворив дверь комнаты и на прощание выразительно посмотрев ему в глаза.

Они долго смотрели друг на друга, ничего не говоря. Черное шло к ней, а эти белые батистовые плерезы, сколько в них было грусти и томления. Он усмехнулся.

Наконец она спросила:

— Это вы мне писали?

Он кивнул.

— Да как вы посмели? И еще смеетесь? — спросила она, и голос ее предательски дрогнул.

Пушкин сделал шаг к ней.

— Ой! — сказала она.

Когда София Велио вернулась в гостиную, Яковлев уже сидел за роялем и наигрывал романс, пробуя голос.

— Где обещанная эпиграмма? — поинтересовалась она, как бы между прочим, у князя Горчакова.

— Эпиграмма французская, — уточнил князь и добавил:

— Воля ваша — слушайте:

On peut très bien, mademoiselle,Vous prendre pour maguerelle,Ou pour une vieille guenon,Mais pour une garce, — oh, mon Dieu, non.

София Велио рассмеялась.

— Вот и я говорю, что Волконская похожа на старую мартышку. Я сочувствую Александру…

Смех Софии доносился в комнату, где возле окна, запутавшись в портьере, задыхаясь от страсти, целовались Саша Пушкин и мадам Смит. Он прижимал ее к стене, и она все более и более чувствовала, что не может далее сопротивляться его неистовому напору.

— Подождите, подождите, — шептала она. — Мне что-то там давит… В ногу…

— А! — вспомнил он. — Это часы в кармане.

Он подвинул ногу в сторону и снова принялся за мадам Смит, опытно, по-молодецки, управляясь с ее платьем.

— А что за часы? — спросила она, задыхаясь.

— Государыня подарила…

— Государыня? Вам?

Затрещала, падая, тяжелая портьера. Повалились на пол и они.

В гостиной услышали шум из соседней комнаты. София села за рояль рядом с Яковлевым.

— Играйте! — приказала она.

И они заиграли польский в четыре руки.

Князь Горчаков, улыбнувшись, покачал головой.

София посмотрела на князя и тоже ему улыбнулась. Барон переглянулся и с Софией и с князем. Все всё поняли.