Майкл Бар-Зохар - Бен Гурион

«Государственный суверенитет» был для него лишь инструментом для воплощения собственного видения будущего страны, которое он описывал со свойственным ему пылом еще в то время, когда война за независимость была в самом разгаре. В 1948 году он ясно и четко провозгласил новую задачу: за четыре года увеличить численность населения Израиля вдвое и наводнить страну небывалым количеством иммигрантов. Он отметал возражения некоторых своих коллег, которые настоятельно рекомендовали организовать «селективную» иммиграцию, ограничившись приемом молодых и здоровых. Подталкиваемый чувством, что действовать надо срочно, он настежь распахивает двери в страну, прекрасно зная, что массовая иммиграция вызовет почти непреодолимые экономические и социальные трудности. Действуя таким образом, он бросал нации невероятный вызов: освобождение земли Израилевой; возвращение изгнанников; всеобщее обучение ивриту (молодых и старых); покорение пустыни; превращение еврейского народа в нацию рабочих и крестьян; короче говоря, доведение Израиля до уровня «избранного народа и светоча наций».

Его неизменное отношение к мировому сионизму вытекало из его идеалистического представления о государстве Израиль. Теперь, когда еврейское государство уже создано, сионистское движение должно было следовать его доктрине, и каждый сионист диаспоры должен был переехать в Израиль. Такая позиция приводила в замешательство и раздражала многих сионистских руководителей за рубежом, но только она соответствовала принципам подлинного сионизма.

Первые годы жизни государства тяжело дались Бен-Гуриону. Он должен был вести свою страну через огромные трудности, вызванные интеграцией новых иммигрантов и необходимостью создания современной экономики; ему надо было создать армию, способную победно противостоять любой арабской коалиции; ему пришлось навлечь на себя гнев всего мира, сделав столицей Иерусалим. Он разбередил незажившие раны, приняв от Германии сотни миллионов долларов в счет возмещения ущерба, причиненного евреям нацистами.

В международной политике он напрасно старался заключить союз с западной державой с целью уравновесить растущую военную мощь арабских стран и обеспечить обороноспособность Израиля. Но вопросы внутренней политики приводили его в отчаяние — мелочные склоки с партнерами из правительственной коалиции, острые разногласия внутри собственной партии, частые министерские кризисы. Бен-Гурион был лидером в исторические моменты, во время глубоких кризисов, когда были необходимы его авторитет и решительность. Ежедневная рутина вызывала у него отвращение, и он не мог заставить себя его преодолеть. В 1953 году он решил уйти в отставку и поселиться в новом киббуце в Негеве, надеясь таким образом вернуть счастливое время своей молодости, когда он был сельскохозяйственным рабочим в Галилее и выполнял святой долг настоящего сиониста, обрабатывая землю Израилеву. Он надеялся, что молодежь последует его примеру и начнет заселять пустыню, но его постигло разочарование. Его призыв к молодым превратить Негев в сад остался неуслышанным, и голос его затерялся в бескрайней пустыне.

Вернувшись к власти сперва в качестве министра обороны, а затем и премьер-министра, он вел страну вперед, несмотря на многочисленные случаи терроризма со стороны арабов и репрессии, во время египетского перевооружения и Синайской кампании 1956 года. Пик его власти пришелся на «золотой век» в истории государства, последовавший за этой кампанией. Но возрастные признаки начали давать о себе знать, и железная деловая хватка ослабла; в таких вопросах, как Синайская кампания, заключение тайных союзов с Францией, а затем с Турцией, Ираном и Эфиопией, разработка концепции атомного реактора в Димоне, он передавал часть полномочий своим молодым соратникам — Даяну, Пересу и другим, а сам ограничивался одобрением их инициатив или защитой от противников.

Когда в 1960 году прогремело «дело Лавона», слабость Бен-Гуриона внезапно стала очевидной. Он не сумел преодолеть разразившийся в его партии кризис, и в 1963 году ушел в отставку. В своем дневнике он предсказывает восхождение Менахема Бегина, который, по его мнению, «разрушит государство своими политическими, авантюрами». Сумерки владычества Бен-Гуриона и десять последних лет его жизни были годами заката. Говоря о Бен-Гурионе, следует помнить о его «героическом времени»: с начала 40-х до; середины 50-х годов. Он был непревзойденным руководителем и великим государственным деятелем. Но блестяще воплощая в жизнь свои замыслы, он погнал и горечь неудач. Ему не удалось заселить Негев; он не завершил моделирование израильского общества; не устранил дух соперничества и: ненависти, раздирающий различные политические течения в стране.

Бен-Гурион был человеком неистовым и воинственным. Энергия и пыл, позволяющие ему решать тяжелейшие проблемы страны, стали в его руках оружием против соперников и врагов. Он был опасным политическим противником, способным наносить многочисленные и порой никогда не заживающие раны. В то же время он был чувствительным и гуманным человеком; мысль о погибших в израильских войнах сильно огорчала его. Он интересовался тайнами духа и души и да последних дней оставался единственным государственным деятелем в Израиле, кто твердо, верил в силу постоянного диалога между политиками и интеллигенцией. Он встречался с многими писателями, философами, учеными и прислушивался к их советам; вел обширную переписку с мыслителями, выдающимися представителями церкви и историками всего мира.

У него была неутолимая жажда знаний. В поисках нового он с жадностью зарывался в сокровища мировой литературы, изучал иностранные языки и религиозные течения, читал трактаты о нравственности. Иногда казалось, что его вдохновляет правительство философов, придуманное Платоном. Возможна, несколько слов, написанные Джоном Ф. Кеннеди за несколько часов до рокового выстрела в Далласе, тоже были подсказаны Платоном: «Власть и знание необходимы друг другу».

Таким был Бен-Гурион. Его близкий друг Берл Каценельсон видел в нем «величайший исторический дар народу Израиля». Он говорил правду, но и сам Бен-Гурион получил величайшие дары Истории. Чтобы стать отцом нации, он сделал больше любого другого создателя государства, больше, чем Вашингтон, Ататюрк, Боливар или Ганди. Подобно Моисею, он вывел сынов Израилевых из Египта; подобно Иисусу Навину завоевал для них Землю Обетованную; подобно Давиду создал царство Израилево.

«Бен-Гурион, то ли это государство, о котором вы мечтали?» — спросил я его за несколько месяцев до смерти, в день двадцатипятилетия независимости. Он молчал, долго и серьезно глядя на меня.