Стефан Цвейг - Бальзак

Спустя две недели, 15 апреля, Бальзак снова вынужден собрать всю свою энергию и написать матери:

«Еле разбирая буквы, я нацарапал тебе это письмо. Болезнь глаз не позволяет мне ни читать, ни писать».

Но урожденная Ржевусская все еще не может решиться послать старухе хоть несколько строк. Бальзак вынужден снова придумать неуклюжую отговорку: на этот раз все дело в дочери госпожи Эвы – дочь больна, и мать прикована к ее ложу. Она просит только «передать тебе ее уважение». И он признается матери:

«Мне очень нехорошо, и сердце и легкие никуда не годятся. Я задыхаюсь при каждом движении, и голос мой прерывается».

Наконец новобрачные решаются все-таки отправиться в дорогу. И путешествие это чудовищно. Уже в Бродах, у австрийской границы, Бальзака охватывает чрезвычайная слабость. У него совершенно нет аппетита, изнурительный пот окончательно обессиливает его. Знакомые, которых они встречают, с трудом узнают его. Из Дрездена он пишет 11 мая 1850 года:

«Нам потребовалось больше месяца, чтобы преодолеть расстояние, на которое обычно требуется шесть дней. Не раз, а сотни раз жизнь наша была в опасности. Часто нам требовалось пятнадцать или шестнадцать человек с воротами, чтобы вытащить нас из трясины, в которую карета наша погружалась до окон. Наконец мы все-таки прибыли сюда, и живые, но мы больны и устали... Можешь представить себе, что значит страшиться умереть в объятиях друг друга, да еще когда так любишь».

В Дрезден Бальзак прибывает обессиленный и полуслепой. Он не в силах вскарабкаться по ступенькам и боится, что не доберется до Парижа.

«Мое здоровье в плачевном состоянии. Это ужасающее путешествие усугубило мой недуг».

Бальзак вынужден, хотя зрение у него резко ухудшилось, собственноручно написать письмо, и ему снова приходится брать жену под защиту, боясь, что ее обвинят e недостатке внимания.

«Она очень благодарна за все, что ты говоришь о ней в своих письмах. Но состояние ее пальцев не позволяет ей написать тебе».

Однако сколь ни удивительно, но этот страшный ревматизм, сковывающий ее пальцы, нисколько не мешает госпоже Эве обегать вcex дрезденских ювелиров и купить за двадцать пять тысяч франков исключительно красивое жемчужное ожерелье. Госпожа Эва, которая за все эти месяцы так и не удосужилась послать хоть строчку матери и сестре Бальзака, оказывается вполне в состоянии четким и уверенным почерком сообщить своей дочери об этом приобретении. В тот самый миг, когда Бальзак, изнуренный и полуслепой, лежит в своем номере, г-жа Эва не думает ни о чем другом, кроме как об этом жемчужном ожерелье. И, разумеется, это свидетельствует об исключительном ее бессердечии.

Чрезвычайно характерно, что в этом письме к дочери она пишет о Бальзаке лишь как о «добром, милом друге». Для нее он уже только бремя, которое она решилась взвалить на себя, ибо знает, что все протянется очень недолго.

О том, какие трагедии разыгрывались тогда в Дрездене, мы можем лишь догадываться, читая между строк в ее письмах, а строки эти исполнены равнодушия. Но Бальзаку приходится доиграть свою роль до конца. Он пишет сестре:

«Я рассчитываю на тебя. Пожалуйста, дай понять матери, что она не должна быть на Рю Фортюне, когда я приеду».

Он явно боится встречи этих двух женщин и прибегает к неуклюжей отговорке:

«Мать может почувствовать себя уязвленной в своем достоинстве, если ей придется присутствовать при распаковке наших вещей и помогать нам».

Недоверчивая старуха оказалась права. Все эти месяцы она преданно оберегала бальзаковские сокровища, следила за слугами и торговалась с поставщиками. Она знала, что надменная русская принцесса не пожелает ее видеть в своем доме. Только одну задачу еще поручили ей: украсить дом цветами к приезду. А потом ей нужно потихоньку уйти. У дверей должен стоять слуга Франсуа, который введет урожденную Ржевусскую в ее княжеские парижские покои. Все будет залито светом: комнаты и вестибюль. Это будет торжественный въезд. Но матушка Бальзак во избежание лишних трений уже давно и незаметно перебралась к дочери в Сюренн.

Проклятье опять тяготеет над возвращением Бальзака. Ведь за каждое мгновение пригрезившегося ему счастья он должен приносить весьма реальные жертвы. Он всегда не только автор, но и страдающий герой «Утраченных иллюзий». Прибытие в дом на Рю Фортюне в Париже оборачивается сценой, ужасней которой и сам Бальзак не смог бы придумать ни в одном своем романе. Оставшуюся часть пути супруги проделали по железной дороге. Поезд опоздал. Глубокой ночью в карете прибывают они к подъезду своего дома. Бальзак весь горит от нетерпения: выполнены ли все его распоряжения с буквальной точностью?

Он педантичнейшим образом распорядился о каждой мелочи. Он помнит, где должна стоять каждая ваза и каждая жардиньерка, сколько светильников должно гореть и как слуга должен встретить мадам Эвелину, а именно – держа в руках увитый цветами канделябр.

Наконец карета останавливается. Франсуа сдержал слово. Дом сияет сверху донизу. Но никто не стоит у подъезда. Они звонят. Никто не отвечает. Еще и еще раз дергает Бальзак ручку звонка. Сияющий дом безмолвствует. Собираются соседи, все расспрашивают друг друга, но никто ничего толком не знает.

Г-жа де Бальзак остается в карете, а Бальзак посылает кучера за слесарем, чтобы взломать дверь. Силой добился он этого брака и силой вламывается в собственный дом.

И следует жуткая сцена: слугу Франсуа находят в одной из комнат. Он сошел с ума. Как раз в это мгновение он утратил рассудок, и еще среди ночи его отправляют в сумасшедший дом.

И в то время как буйствующего Франсуа связывают и увозят, Бальзак вводит урожденную Ржевусскую в свой дом, о котором он так пылко мечтал.

XXVI. Конец

Так до конца сбывается судьба Бальзака: грезы свои он всегда воплощает только в книгах, никогда в собственной жизни. С невыразимым трудом, с отчаянными жертвами, с самыми пылкими упованиями он воздвиг этот дом, чтобы поселиться здесь со своей завоеванной, наконец, женой и прожить в нем целых «двадцать пять лет». А в действительности он въезжает сюда только затем, чтобы умереть. Он обставил свой кабинет точно так, как желал. Ведь он собирался закончить в нем «Человеческую комедию». Перед ним лежат планы более пятидесяти новых работ. Но в этом кабинете он уже не напишет ни строчки. Он уже почти ничего не видит. И нас потрясает единственное дошедшее до нас письмо, которое он написал, вернувшись в дом на Рю Фортюне. Письмо адресовано другу – Теофилю Готье – и написано рукой г-жи Эвы. Только одна строчка – постскриптум – с трудом нацарапана рукою Бальзака:

«Я не могу уже ни читать, ни писать».