Н. Соколов-Соколенок - По путевке комсомольской

Приходилось отвечать на разные вопросы. Например, что такое Советская власть и что она дает народу? Чем отличаются между собой программы большевиков и меньшевиков, эсеров и других партий? Что дает казаку декрет о земле, которой у него, мол, хоть отбавляй - успевай только обрабатывать…

Жизнь в станице протекала в это время тихо, спокойно, неспешно. Все до единого ее жители горели единственным желанием, чтобы поскорее окончилась война и домой вернулись их родные и близкие. Однако за этой внешней тишиной и спокойствием скрывалось много нерешенных проблем. И в частности, одной из них являлся вопрос: как вернуть людей к нормальной трудовой деятельности?

Абсолютное большинство трудоспособных казаков действительно отсутствовали, они состояли в рядах Красной или белой армий, но в станице все же осталось достаточное количество людей, которые могли и должны были работать, каждый по своим силам.

Здесь жили такие неработающие старики, которые в наших, среднерусских местностях, как говорится, еще сто очков вперед молодым дадут. Даже с таким действительно престарелым казаком, каким был наш возница Трофимыч, не всякий еще сумел бы потягаться. В этом, кстати, мне пришлось убедиться, когда я впоследствии [41] встретился с ним на фронте, где такие же, как он, ходили на врага в атаку.

Слонялась по станице без дела и так называемая зеленая, или просто допризывная, молодежь, которая в наших родных местах - я уже не говорю о комсомольцах - равнялась в работе со взрослыми и на селе, и на транспорте, и в мастерских, работавших на оборону.

В таком же нерабочем состоянии находилось здесь немало взрослых казаков, которые по тем или иным причинам уклонились от добровольного активного участия в войне или уже побывали на фронте и после ранений, контузий и болезней не желали возвращаться в свои части.

Наконец, ударной трудовой силой в те трудные времена могли стать казачки, которые издревне несли на себе основательную часть не только домашних, но и сельскохозяйственных работ. Но и они не проявляли охоты тряхнуть стариной и взяться за работу.

Сил, как видно, было достаточно, но работать оказалось некому. Весной девятнадцатого, в месяцы страдной поры, на Дону в поле никто не вышел. Хлеб не посеяли. И на первый взгляд, кроме нас, ревкомовских работников, это никого и не беспокоило. Причин было много, главных же, на мой взгляд, две. Первая - жизнь на территории, непосредственно охваченной войной, в которой смертельные враги - свои же станичники, ничем не гарантировала, что собранный урожай попадет в руки, его растившие. Если завтра снова придут белые, они в отместку все до нитки отберут у тех, кто сочувствовал или воевал на стороне большевиков, говаривали одни. Примерно так же рассуждали и другие, среди которых быстро распространялись слухи, что большевики и у своих-то реквизируют излишки хлеба, а уж у белых все подчистую изымут.

Вторая причина безразличного отношения к родному полю была в том, что подавляющее большинство казаков жили еще достаточными запасами продовольствия. В то время как у нас, в центральной части России, население перебивалось четвертушкой черного, смешанного со жмыхом хлеба, здесь в каждой казацкой семье еще в достатке был и белый пшеничный хлеб, и пшено, и сало, и даже такие десерты, как соленые арбузы, моченые яблоки и сливы.

Еще одна из злободневных проблем, вставших перед нами: как в этой сложной обстановке и какими наиболее [42] действенными путями завоевать сочувствие и симпатии людей к Советской власти?

Говоря о малодельской молодежи - а ее в станице насчитывалось сравнительно много, - нужно учесть, что она по своим политическим взглядам и настроениям была исключительно разной и сложной. Одна часть была сочувственно настроена по отношению к нашей новой власти и во всем нам помогала. Другая, связанная с родственниками-белогвардейцами, держалась подавленно и тихо, как бы чувствуя свою вину за связь с белыми, многие из них стремились продемонстрировать уважительное к нам отношение. Пожалуй, самыми трудными для нас оказались те ребята, которые очень умело скрывали под личиной активности и доброжелательности ко всем комсомольским мероприятиям свои внутренние колебания, выжидательную позицию приспособления. Проверить их удалось. Но об этом несколько позже.

Помимо уже упоминавшихся служебных нагрузок мы с Васей Царьковым сразу же приняли на себя заботы о местной школе. Установив, что в станице не хватает преподавателей, мы срочно связались с родным Владимирским губкомом, в результате чего через каких-нибудь две недели к нам прибыл на пополнение гусевский учитель, комсомолец Тодорский. Нас, посланцев комсомола, стало трое - по тем временам уже силища!

Кстати, запрашивая себе пополнение, мы передали владимирским комсомольцам и первый коротенький отчет о наших делах на Дону, попросив их проинформировать обо всем и наших родителей, которым еще не удалось написать ни одной строчки.

Вспоминая пережитое, сейчас трудно сказать, что нам тогда было ближе и дороже: отцовский дом или комсомольский центр. Обещанного нами следующего подробного отчета послать не удалось. Для нас наступили жаркие дни.

Чтобы вовлечь молодежь в общественную работу, мы задумали и немедленно организовали в станице любительские драмкружок и хор. И тот, и другой начали настолько успешно работать, что через каких-нибудь три недели своими выступлениями мы покорили не только одностаничников, но и заявили о себе на всю округу: даже встал вопрос о наших «гастролях» в соседние станицы и в Михайловку. Кстати, в драмкружке я значился среди исполнителей главных ролей, а в хоре выполнял обязанности и его руководителя, и дирижера, и даже солиста. [43]

Сейчас с трудом представляю себе, как же слушали тогда мой голос, с возрастом ломавшийся и переходивший от дисканта в жиденький баритон.

Драмкружок по своему составу неожиданно оказался настолько многочисленным, что пришлось раздать роли для подготовки сразу двух пьес. Одной из них была небольшая одноактная пьеса-агитка неизвестного автора «Солдат вернулся с фронта», текст которой привезли из Михайловки; вторую - «Бедность не порок» Островского - предполагалось поставить позднее как более трудную. В первой я играл роль солдата, во второй - приказчика Мити. Вася Царьков в пьесе Островского должен был исполнять роль Гордея Карпыча Торцова, Коля Тодорский - Любима Карпыча.

Насколько рьяно все взялись за первую пьесу, можно судить по тому, что она была готова к показу всего-навсего за десять дней. Репетиции шли ежедневно. Своими силами кружковцы готовили и сцену, и декорации, и весь необходимый реквизит.