Юрий Ерзинкян - Невыдуманные истории. Веселые страницы из невеселого дневника кинорежиссера

Романс в исполнении Козловского звучал «с хрипотцой», воспроизводимый с надтреснутой пластинки – звучал «по-домашнему», знакомо, сообщал сцене «личностность», что ли, теплоту и грусть. Своим «несоответствием» тому, что происходило на сцене – делал ее «пронзительной», щемящей, озабочивающей….

Озабочивал он не судьбами «всех» эвакуируемых вместе взятых – всего «коллектива в целом» (как это предлагалось пьесой), а каждой судьбой в отдельности. Судьбой каждого, кому предстояло испытать далекое, неведомое, многотрудное Время.

Одолеть, осилить Беду.

* * *

– И все-таки тебе сегодня придется побриться, – придирчиво оглядев меня с ног до головы, сказал Эдвард Ходжик.

– С чего бы это, что-нибудь стряслось?

– Мы приглашены на обед в добропорядочный репатри-антский дом, к молодому ученому из Каира – Айку (Ходжик назвал ничего не говорящую фамилию). Обещали отличный кофе, увлекательную беседу и… пение жены.

Ходжик скорчил брезгливую гримасу:

– Пение жены… Это, пожалуй, единственное неприятное испытание, которое нам предстоит выдержать. Терпеть не могу музицирующих домохозяек.

… Кроме нас в числе приглашенных к обеду оказались писатель Гарегин Севунц, художник Хачатур Есаян и еще две незнакомые, жеманные не по возрасту, разговорчивые дамы.

Радушные хозяева делали все возможное, чтобы доставить нам удовольствие. Молодая хозяйка, которая вот-вот должна была стать матерью, проворно хлопотала у стола. Одно замысловатое блюдо сменяло другое. Провозглашались длинные

восторженные тосты.

Айк поминутно просил жену спеть. И каждый раз, когда та отказывалась, Ходжик тут же советовал «не утруждать будущую мать».

Айк, однако, проявил завидную настойчивость, и жене пришлось уступить.

И тут произошло неописуемое.

«Музицирующей домохозяйкой» оказалась… Гоар Гаспа-

рян.

Нетрудно представить наше изумление и то огромное наслаждение, которое доставило нам ее пение.

Так, сами того не подозревая, мы, волею случая, стали чуть ли не первыми ереванскими слушателями этой удивительной певицы.

* * *

В конце сороковых годов на нашей студии снимались только документальные ленты. Снимали их тогда в огромном количестве. И не мудрено, что из журнала в журнал кочевали сюжеты, похожие один на другой, как две капли воды. Наиболее предприимчивые из нас, режиссеров, снимали, как правило, только героев сюжетов, их крупные планы. Общие же планы городов и сел, заводов, колхозов брали из старых журналов.

Обеспокоенный этим, министр кинематографии Андраник Шагинян издал приказ, запрещающий пользоваться, без

особого на то разрешения, фильмотечными кадрами.

Снимал я тогда очерк о проводимых в Ереване Всесоюзных легкоатлетических соревнованиях. Во время монтажа фильма, обнаружилось, что, как это бывает обычно, не хватает кадра – общего плана зала оперного театра, где вручались награды победителям соревнований. Не задумываясь, я взял недостающий кадр из первого попавшегося журнала, будучи в полной уверенности, что никто этого не заметит.

После просмотра фильма меня пригласил к себе Шагинян:

– Приказ мой не выполняешь, – сказал он мне. – Монтируешь старые кадры.

– Что вы, Андраник Христофорович, очерк событийный, ничего подобного раньше не происходило в Ереване.

– Речь идет об общем плане…

– А-а… Я туг ни причем. Операторы не балуют нас новыми точками.

– Это ты брось! – перебил меня министр. – Не был я в тот вечер в зале. А у тебя – сижу в первом ряду и чему-то улыбаюсь…

* * *

– Вы от художника Арутчьяна? – спросила секретарша редактора, взглянув на рисунок, который Валя Подпомогов держал в руках.

– От Арутчьяна, – соврал я.

… Редактор долго, придирчиво рассматривал карикатуру. Он машинально расставил недостающие в тексте запятые и, не глядя на нас, сказал:

– Передайте Сергею Аветовичу, что рисунки дадим в завтрашнем номере.

– Вы действительно его напечатаете?! – одновременно спросили я и Валя.

Редактор удивленно посмотрел на нас поверх очков:

– Действительно. А что?. . Есть возражения?

Он только теперь заметил подписи под карикатурой.

– Да-а…

Редактор махнул рукой и… размашисто написал на обороте рисунка – «В номер».

На следующий день мы, дрожащими от волнения руками, развернули «Коммунист». На первой странице газеты бесчинствовал «наш» Трумэн. Он злодейски пытался поджечь «факелом Герострата» земной шар…

* * *

Осенью сорок восьмого мы с Эразмом Мелик-Карамя-ном снимали фильм о профессоре Манасаряне. Том самом, кто первым «замахнулся» на Севан.

При встрече с нами, ученый показал копию прошения наместнику Кавказа Воронцову-Дашкову, в котором он предлагал «расширить русло реки Занги, дабы умножить сток озера Гогча, и направить воды оные в засушливые районы Арарат-

ской равнины».

На прошение студента наместник высокомерно начертал:

«Милостей природы следует добиваться упованием на бога, а не бредовыми проектами господ студентов. В Российской империи реки будут течь туда, куда им положено!»

– Об этом мне сообщили в письме из канцелярии наместника. К сожалению, письмо не сохранилось, – виновато улыбнулся Манасарян.

– Ну это не беда, – Эразм Александрович хитро подмигнул мне, – дело это поправимое…

Мелик-Карамян незамедлительно занялся, как он выразился, «восстановлением факта» – изготовлением письма.

Где-то в архиве он раздобыл подлинный бланк канцелярии наместника Кавказа, отпечатал текст письма на машинке со старым шрифтом.

За начальника канцелярии подписался бухгалтер студии Мигран Христофорович Сагателян, владеющий редкостным в наши дни каллиграфическим почерком.

Спустя год мы обнаружили этот документ в одной из московских газет, в подборке, посвященной строителям Севано-Разданского каскада.

Письмо это, став таким образом «историческим», затем не раз публиковалось на страницах различных изданий.

* * *

В 1959 году я экстерном заканчивал Ереванский театральный институт.

«Роль артистов театра имени Сундукяна в развитии армянской художественной кинематографии» – так была сформулирована тема моей дипломной работы.

Дни шли, а работа не складывалась. Не получалось начало.

Не доставало, как мне казалось, толкового письма. Ну, скажем, письма Ованеса Абеляна к Бекназарову.

Таким оно могло (вернее, должно) было быть:

«… Вы, очевидно, удивлены моим столь поспешным согласием сниматься в Вашей ленте. Что заставило меня, убежденного «киноненавистника», принять Ваше любезное предложение и попробовать свои скромные силы в новом для меня искусстве – слова Белинского: «Сценическое искусство есть искусство неблагодарное, потому что оно живет в минуту творчества и могущественно действуя на душу в настоящем, оно неуловимо в будущем!..» И еще, главное, желание сделать талантливое творение Ширвана достоянием миллионов, это возможно лишь средствами кино…»