Юрий Малов - Мои московские улицы

В этом же доме в мои школьные годы в одной из коммунальных квартир проживало семейство Иванникововых, сын которых Алексей учился в одном классе со мной, а с 8 по 10 класс я с ним сидел за одной партой. Несмотря на свой скромный облик, по бытовавшим в наше время представлениях об экстерьере молодого человека, Леша обладал такими качествами, которые выделяли его из 40 представителей нашего класса. Главным, с нашей точки зрения, было его умение кататься на коньках. Катание на коньках было основным и самым доступным для нас развлечением в зимнее время. Поход на каток в наши дни – а их заливали во всех московских парках, стадионах – был по существу советской альтернативой выхода подрастающего поколения в свет, – редкой возможностью общения молодежи в условиях всеобщего раздельного обучения мальчишек и девчонок.

Каток на Петровке

Зимы в те годы были холодными и продолжительными, без дождей и оттепелей, и морозно держались с конца ноября до начала апреля. Московские катки с их светом, музыкой, мельканием лиц и разноцветных вязаных шапочек, школьным флиртом, притягивали к себе молодых москвичей и москвичек. На коньках в нашем классе катались все ребята. Но так, как катался Леша Иванников, в нашем классе не мог никто.

На каток в старших классах мы ходили почти всем классом и, конечно, только на Петровке 26. Когда-то всю внутреннюю территорию за этим домом занимало имение князя А. Я. Львова, перешедшее через брак его дочери к князю С. И. Одоевскому. В те времена в центре этого имения был сад и пруд, которые арендовал Московский речной яхт-клуб. Зимой этот пруд превращался в каток. Окрестные дома многократно переходили из рук в руки, надстраивались, перестраивались, национализировались. В 50-х годах прошлого столетия в центре бывшей усадьбы построили одноэтажный павильон, а на месте пруда – спортивные площадки для игры волейбол, баскетбол, теннис. Этот миниатюрный стадион взяло под свою опеку спортивное общество «Динамо». Общественные организации, относящиеся к обществу «Динамо», пользовались здесь спортивными площадками только в летнее время. Зимой всю территорию этого стадиона заливали под общедоступный каток, который начинал функционировать, как правило, с 25 ноября. Плата за вход была минимальной.

Ю. Нагибин в рассказе «В те юные годы» оставил описание этого катка и окрестностей, той атмосферы, которая царила в предвоенные годы: «Каким-то чудом его серебряное блюдо уместилось в густотище застроенного-перезастроенного центра Москвы. Здесь дом лезет на дом, не найдешь свободного пятачка: между помойкой и гаражами встроен крольчатник, рядом чистильщик сапог развесил макароны шнурков и насмердил сладкой гуталиновой вонью, вгнездился в какую-то нишу кепочник, а на него напирает электросварщик, обладатель слепящей искры; сараи, подстанции, всевозможные мастерские теснят друг дружку, толкаясь локтями, и вдруг город расступается и с голландской щедростью дарит своим гражданам чистое пространство льда.

Здесь было запрещено кататься на беговых «норвежских» коньках, что придавало этому катку характер не просто спортивного мероприятия, а некий романтический, галантный профиль. Наиболее продвинутые ребята катались с девчонками, часто парами, взявшись за руки. В центре катка было выделено специальное место для фигуристов, умеющих танцевать на коньках. Вокруг этой центральной площадки плавно, кругами скользила основная масса катающейся публики. Бесхитростное общение молодежи на этом ледовом пятачке проходило под танцевальную музыку, льющуюся на катающихся из многочисленных громкоговорителей».

В послевоенные годы благостная картинка этого катка, нарисованная Нагибиным, приобрела несколько другой характер и динамику. Наше поколение было свидетелем первых шагов канадского хоккея в СССР, изменившего стиль, – во всяком случае, юношеского катания на коньках. Закладывать такие же виражи, как хоккеисты, играющие в канадский хоккей, мы, на своих «гагах» с прямыми и плоскими полозьями, не могли, но отчаянно пытались. Тогда многие ребята брались за напильники, пытаясь спилить, закруглить прямые концы полозьев своих коньков. Только редкие счастливчики в то время обладали настоящими канадскими коньками правильной формы.

Соответственно изменилась на катке и сама манера катания. Стало модным кататься энергично, с большей скоростью, закладывать крутые виражи, – если говорить о ребятах. Но, думается, что большинство посетителей все же приходило сюда скорее общаться, а не кататься.

А Леша Иванников приходил на этот каток как один из главных участников местного представления. Это представление называлось «игра в колдуны». У него было 5–6 таких же лихих партнеров-участников этого конькобежного «шоу». Когда они начинали свои гонки, смотровая веранда перед выходом из раздевалки на лед заполнялась наблюдателями. Смысл игры, разворачивающейся перед глазами многочисленных зрителей, был прост. Один или двое из участников игры «водили». Они должны были «осалить», т. е. своим касанием вывести из игры остальных участников. Вроде бы все просто. Однако это действо происходило в массе катающихся по кругу ничего не подозревающих обыкновенных посетителей катка. И, чтобы убежать от преследователя или наоборот – догнать убегающего, лихо закладывающего виражи в густой толпе мирно катающихся парней и девчонок, необходимо было виртуозно владеть искусством крутого поворота, мгновенной остановки, спурта с места. При этом нужно было никого не задеть, никому не помешать в размеренном ритме катания по кругу. За их игрой с веранды раздевалки всегда следили многочисленные болельщики, переживавшие за своих фаворитов. А те, кто не знал, что происходит, спокойно делали свои круги по катку, практически не замечая, что вытворяют эти лихачи на коньках. Леша был одним из главных участников этих ежевечерних игрищ. К ним он тщательно и заранее готовился. Его рассказы о том, как он затачивал свои коньки перед вечерними выступлениями, можно сравнить по скрупулезной точности с инструкцией по обработки металлической детали с микронным допуском.

Другим достоинством Леши Иванникова, реально оцененным в полной мере в то время, пожалуй, только мною, была его исключительная математическая одаренность. Но по шкале существовавших тогда у нас ценностей, способность Леши к математике не могла соперничать по значимости с его умением кататься на коньках. Худо-бедно математические задачи все решали, так или иначе. А кататься на коньках, как умел он, не мог никто. Однако в моем случае его математические способности оказались к месту для конкретного практического применения. Контрольные работы любой сложности по всем математическим предметам Леша выполнял за 10–15 минут, а потом сидел и спокойно глядел на страдания своего соседа по парте, пытающегося решить ту или иную непосильную для него математическую премудрость. Когда оставалось минут пять до контрольного звонка, если у меня ничего не получалось, он точно указывал, где я застрял, предоставляя мне возможность в оставшееся время закончить контрольную работу. В результате такой дружеской помощи у меня были хорошие или отличные отметки за письменные контрольные работы по математике, что далеко не всегда соответствовало результатам моих сольных выступлений по этим предметам у доски.