Катрин Шанель - Последний берег

Можно ли было этот мой своеобразный быт сравнить с моей жизнью у матери? О, нет. Разумеется, там тоже было много гостей, и тоже решались важные вопросы, кипели споры… Но я всегда оставалась на периферии, всегда была только зрителем, никогда – участником. И вот пришло время для меня – жить!

Ночью, прильнув щекой к горячему плечу Франсуа, я прислушалась. Мне чудился какой-то гул, доносящийся из подвала. Вилла «Легкое дыхание» построена была на холме, и в доме был обширный, глубокий подвал, в прошлом использовавшийся в качестве винного погреба. Но то вино уже утекло, а теперь Франсуа выпросил у меня ключи от подвала – для своих нужд.

– Что это? – спросила я.

– Думаю, лучше тебе не знать, – нежно шепнул Франсуа.

– Но… это опасно?

– Сейчас все опасно, моя радость. Сам воздух пропитан опасностью.

– Я имею в виду другое. Мы… не взлетим на воздух?

– Нет, крошка, это исключено. Хотя то, что выходит из твоего подвала, может быть посерьезнее бомб.

Я поняла его слова, когда однажды вышла из дома в рассветный час. У заднего крыльца стояла неказистая крестьянская телега, как две капли воды похожая на те, что когда-то отъезжали от ворот монастыря, нагруженные овощами, фруктами, цветами. На эту два сумрачных кузена моего любовника грузили пачки газет, еще пахнущих типографской краской.

«Оборона Франции», – прочла я.

Быстро бегая глазами по строчкам, я читала передовицу:

«Сопротивляться! Этот крик рвется из ваших сердец, из глубины отчаяния, в которое погрузил вас разгром родины. Это крик всех непокорившихся, всех, кто стремится исполнить свой долг. Но вы чувствуете себя разобщенными и безоружными, в хаосе идей, мнений и систем вы ищете, в чем ваш долг. Сопротивляться – это уже значит сберечь свое сердце и свои мозги. Но прежде всего это действовать, делать что-то, что выражается в позитивных делах, разумных и полезных поступках. Многие пытались, и часто отступали, видя свою беспомощность. Другие же объединились. Но подчас их группы оказываются, в свою очередь, разобщены и бессильны.

Терпеливо, с трудом мы отыскивали и собирали их. Их уже много (в одном только Париже больше целой армии), людей горячих и решительных, которые поняли, что их усилиям необходима организация и что им нужны методы, дисциплина, руководство.

Какие методы? Объединяйтесь в ячейки с теми, кого знаете. Сами выбирайте себе старших. Старшие свяжутся с надежными людьми, которые направят их и дадут нам подробный отчет. Наш Комитет берет на себя руководство, чтобы координировать ваши действия с теми, кто находится в свободной зоне, и теми, кто сражается вместе с нашими союзниками. Ваша непосредственная задача – сорганизоваться, чтобы вы могли вступить в борьбу в тот день, когда получите приказ. Будьте разборчивы, привлекая решительных людей, и ставьте над ними лучших. Ободряйте и побуждайте тех, кто сомневается и больше не смеет надеяться. Разыскивайте тех, кто отрекся от Родины и предал ее, и следите за ними. Всякий день собирайтесь и передавайте информацию и важные наблюдения старшим. Держитесь строжайшей дисциплины, соблюдайте предельную осторожность и полную тайну. Остерегайтесь людей неразумных, болтунов, предателей. Никогда не хвастайтесь, никому не доверяйтесь. Постарайтесь взять на себя необходимые расходы. Позже мы обеспечим вас средствами, которые стараемся сейчас собрать.

Принимая на себя руководство, мы дали клятву посвятить все этой службе – решительно и беспощадно. Еще вчера незнакомые друг с другом, никогда прежде не принимавшие участия в политической борьбе ни в Сенате, ни в Правительстве, независимые простые французы, избранные для дела, которому обязуемся служить, у всех нас только одно стремление, одна страсть, одно желание: возродить Францию, чистую и свободную».

Газеты прикрыли рогожей, сверху навалили капустных кочанов – сизо-зеленых, тронутых инеем, и телега, поскрипывая, двинулась по направлению к Парижу.

«Посерьезнее бомб»…

Что ж, Франсуа был прав.

Я признала бы его правым, даже если бы он сказал мне, что трава – лиловая, дважды два равняется девяносто семи, а после зимы наступает сразу лето.

Все дело в том, что я любила его – без логики, без рассудка, впервые в жизни, в последний раз в жизни. Он был моим любовником, братом, сыном… Всеми теми, кого я была лишена; тем, кого у меня никогда уже не будет.

И даже если мне было суждено взойти вместе с ним на виселицу, я не отказалась бы от него. Меня больше не смущала разница в возрасте. Не смущало даже то, что я мало знала о своем возлюбленном: он говорил о своем прошлом неохотно. Из его отрывочных воспоминаний я узнала, что он родился в многодетной семье, что родители не смогли дать ему образование, но он сам добился многого, работая в различных газетах; что воевал, был в плену и два раза пытался бежать. На третий раз побег ему удался. Из неожиданных черт мне в нем открылась религиозность – он с радостью посещал церковь, исповедовался и принимал причастие. Сложившийся между нами стиль общения позволял мне слегка подтрунить над этой его чертой.

– Как относится святая церковь к тому, что ты находишься в незаконной связи с некоторой особой?

– Святая церковь прощает меня. Она знает, что я намерен жениться на этой самой некоторой особе, невзирая на ее излишне острый язычок. И сделаю это, как только мне не нужно будет скрываться от официальных властей. Я уламывал священника обвенчать нас без записи в мэрии, но он уперся и отказался. Я могу его понять, ведь я и без того отяготил его совесть своими невероятными признаниями о подробностях предыдущей ночи…

Я ахнула и слегка шлепнула Франсуа по щеке. Но я не сердилась. Напротив, я чувствовала, что сердце у меня забилось чаще, а щеки горят. Чтобы не выдать своих чувств, я поспешила уйти. Мне нужно было закончить статью – любовь любовью, война войной, а от научной деятельности я не собиралась отказываться. Это было моей надеждой, моим залогом самостоятельности и востребованности.

Выйдя из своего кабинета, я собралась на почту – накануне Франсуа попросил меня отправить кое-какую его корреспонденцию. Но, проходя мимо столовой, я замедлила шаг. В доме было тихо, девочки бегали с собакой по парку. Я услышала приглушенные голоса Франсуа и Рахиль. Вдруг я почувствовала ревность.

– Я почти сделал ей предложение руки и сердца, а она сделала вид, что ничего не произошло…

– Почти? Или сделал?

– Я обозначил свои намерения.

– Ох, Франсуа. Ты не считаешь, что должен был высказаться определеннее?

– Рахиль, я не в силах сейчас разгадывать головоломки. Ты слышала, что произошло? Марсель Райман бросил бомбу в окно машины генерала Шаумбурга…