Елена Кочемировская - 10 гениев литературы

Этот эпизод относится, по-видимому, к первым годам царствования Баркйарука. Видимо, Санджар заподозрил Хайяма в недобросовестном лечении или в «дурном глазе». Возможно, что это было связано с тем, что Хайям участвовал и в лечении Махмуда и Баркйарука.

Вообще, времена, когда Хайяму оказывал поддержку тот или иной покровитель, регулярно сменялись мрачными периодами подозрений и преследований, доходивших до того, что ученому приходилось опасаться за свою жизнь. Не удивительно, что в своих четверостишиях Хайям восклицал:

О небо, ты души не чаешь в подлецах!Дворцы, и мельницы, и бани – в их руках;А честный просит в долг кусок лепешки черствой…О небо, на тебя я плюнул бы в сердцах!

О позднем периоде жизни Омара Хайяма известно так же мало, как и о его юности. Источники указывают, что некоторое время он жил в Мерве, и к его славе выдающегося математика и астронома прибавилась крамольная слава вольнодумца и вероотступника. Философские взгляды Хайяма – последователя Аристотеля и Авиценны – вызывали раздражение ревностных последователей ислама, а его отношения с высшим духовенством приняли такой опасный характер, что он вынужден был совершить паломничество в Мекку.

Арабский историк и биограф Джамал ад-Дин ибн Аль-Кифти в «Истории мудрецов» сообщил: «Когда же его современники очернили веру его и вывели наружу те тайны, которые он скрывал, он убоялся за свою кровь и схватил легонько поводья своего языка и пера и совершил хадж по причине боязни, не по причине богобоязни. <…> Не было ему равного в астрономии и философии, в этих областях его приводили в пословицу; о если бы дарована была ему способность избегать неповиновения Богу!»

Возможно, именно перипетиями предыдущих лет объясняется то, что, по словам аль-Байхаки, в конце жизни Хайям «имел скверный характер и был скуп», «был скуп в сочинении книг и преподавании».

Лишь через 25 лет гонений, когда к власти пришел сын Низам аль-Мулька, Омар Хайям вернулся в Хорасан, в родной Нишапур, где и провел последние годы жизни, лишь изредка покидая его для посещения Бухары или Балха. Ему к тому времени было, по-видимому, более 70 лет. Возможно, Хайям преподавал в Нишапурском медресе, имел учеников, изредка принимал искавших встречи с ним ученых и философов, участвовал в научных диспутах. Табризи сообщает, что у Хайяма «никогда не было склонности к семейной жизни, и он не оставил потомства. Все, что осталось от него, – это четверостишия и хорошо известные сочинения по философии на арабском и персидском языках».

В современных исследованиях по истории науки философские положения Омара Хайяма отождествляются с учением Авиценны, которое определяется как средневековое восточное аристотелианство. Эта картина мира, принятая в свое время западно-европейской схоластикой, нашла отражение в «Божественной комедии» итальянского поэта Данте Алигьери. Элементы неоплатонизма в сочетании с положениями мистики чисел, утверждение несомненной реальности внешнего мира и признание всеобщей причинной связи между явлениями природы, отрицание возможности существования мира идей вне мира вещей, проблема происхождения зла и проблема абсолютной предопределенности, учение о субстанциях – все эти идеи Хайяма шли вразрез с мусульманской ортодоксией.

Что касается четверостиший Хайяма, то они парадоксальны: в них выражены противоположные, в принципе несовместимые позиции (это, кстати, в свое время привело к вопросу о том, может ли один человек быть автором настолько разнородных произведений). И действительно – у Хайяма есть и стихи славящие Аллаха и безбожные рубаи, и стихи с призывами к высокой морали, и ерничество по поводу пьянства и развратности своего «лирического героя». Как писал член-корреспондент Петербургской Академии наук В. А. Жуковский, один из первых в России исследователей наследия Омара Хайяма: «Он – вольнодумец, разрушитель веры; он – безбожник и материалист; он – насмешник над мистицизмом и пантеист; он – правоверующий мусульманин, точный философ, острый наблюдатель, ученый; он – гуляка, развратник, ханжа и лицемер; он – не просто богохульник, а воплощенное отрицание положительной религии и всякой нравственной веры; он – мягкая натура, преданная скорее созерцанию божественных вещей, чем жизненным наслаждениям. <…> Можно ли в самом деле представить человека, если только он не нравственный урод, в котором могли бы совмещаться и уживаться такая смесь и пестрота убеждений, противоположных склонностей и направлений, высоких доблестей и низменных страстей и колебаний».

На первый взгляд это кажется невозможным, но все становится на свои места, когда выясняется, что в рубаи прослеживается весь жизненный путь поэта. Переводчик И. Голубев так представляет основные вехи на этом пути: «Доверчивое благоговение перед Богом, потом осторожные жалобы на тяготы пути, потом просьбы, мольбы, сомнения, наконец – требования; потом внимательный анализ творческой деятельности Бога, ошеломляющие догадки о месте Бога и человека в мире; Хайям раскрывает позорную тайну Творца и перестает его уважать, и тогда уже звучат издевки, насмешки, наконец, откровенные проклятия, порожденные не только эмоцией, но и знанием».

Хайям писал стихи всю свою долгую жизнь, о чем свидетельствуют упоминания в них возраста – то «скоро тридцать», то «уже за семьдесят». И действительно, начинал он с юношеского восхваления Аллаха:

Мир прекрасен! На все благодарно взирай!Нам для жизни Господь подарил этот рай!За бездомность, которую друг не осудит,Горьким словом упрека ты нас не карай.

Мы – цель созданья, смысл его отменный,Взор Божества и сущность зрящих глаз.Окружность мира – перстень драгоценный,А мы в том перстне – вправленный алмаз. —

постепенно приходя к отрицанию божественного и божественности по мере совершенствования своей мировоззренческой системы (ведь даже если эти четверостишия не принадлежат Хайяму, то они показывают, что в персидской традиции антирелигиозные стихи прочно связаны с его именем):

Страданий горы небо громоздит,Едва один рожден, другой – убит.Но неродившийся бы не родился,Когда бы знал, что здесь ему грозит.

Вхожу в мечеть смиренно, с поникшей головой,Как будто для молитвы… Но замысел иной:Здесь коврик незаметно стащил я в прошлый раз;А он уж поистерся, хочу стянуть другой.

То он лики чудесные миру дарит,То творенья свои беспощадно крушит.Нет таких, кто спросил бы у Мастера-Рока:Для чего, сотворив, он расправу вершит?

Точно так же получают объяснения и другие «противоречия» личности Хайяма: надо только расставить его четверостишия в верной временной последовательности (опорными точками могут служить рубаи, прямо или косвенно указывающие на возраст автора).