Эмилия Пименова - Наполеон I

На другой день оба совета собрались в Сен-Клу; совет старейшин в одной из зал дворца, совет пятисот в оранжерее. Оба совета были в большой тревоге. Якобинцы, не присутствовавшие на заседаниях накануне, так как не получили повесток, требовали теперь объяснений случившегося. Но уже многие из старейшин, давшие свое согласие на перемену директории, которой все были недовольны, начали понимать теперь, что дело не в этом, а в отмене конституции. Когда же им было дано знать об отставке трех директоров, то все пришли в сильное смятение. Якобинцы тогда потребовали, чтобы все депутаты поголовно снова присягнули на верность конституции III года. Слышались даже возгласы: «Долой диктаторов! Мы здесь свободны! Штыки нас не пугают!» Наполеон, находившийся в это время в одной из комнате дворца и опасаясь, что дело может принять неблагоприятный оборот, решил действовать энергично, воскликнув: «Этому должен быть положен конец!» С этими словами он неожиданно явился в зале совета, рассчитывая, что его появление произведет желаемое впечатление на старейшин. Но так как он сам был очень взволнован и раздражен и не приготовился к произнесению речи, то начал очень спутанно говорить об опасностях, которые угрожают республике, об отсутствии руководителей, прибавив, что еще только совет старейшин стоит на ногах и должен вступиться за республику. «Спасем свободу! Спасем равенство!» — воскликнул он. — «А конституцию?» — крикнул один из членов. Этого было достаточно, чтобы вызвать взрыв. «Вашу конституцию?» — вскричал Наполеон. — «Да вы сами нарушили ее! Вы нарушили ее 18-го фрюктидора, вы нарушили ее 22-го флореаля и 30-го прериаля! Никто более не уважает ее! На нее ссылаются все партии, и она всеми ими нарушается и презирается, поэтому она не может спасти Францию!» — Далее он снова заговорил о заговорах, об опасностях, грозящих республике, и о том, что некоторые лица пытались его привлечь на свою сторону и стать во главе партии, желавшей низвергнуть всех свободомыслящих людей. Когда от него потребовали имен, он назвал Барраса и Мулена, но ему не верили и шум не утихал. Его теснили со всех сторон. Он крикнул: «Помните, что я шествую, сопровождаемый богами счастья и богом войны!» и, наконец, выбрался в оранжерею, где заседал совет пятисот. Там он, по-видимому, заранее решил вызвать конфликта, так как явился туда в сопровождении четырех гренадер, кроме Лефебра, Мюрата и своего брата Люсьена. Представители народа увидели таким образом воочию, что им угрожало: диктатура и штыки. Конечно, этот вид привел их в страшное негодование. Раздались крики: «Долой диктатора! Долой тирана! Вне закона!» — и на Наполеона набросились с кулаками. Растерявшийся от этой неожиданности и взбешенный Наполеон, был почти без чувств вынесен на руках из залы своими гренадерами. Но на двор он пришел в себя и, вернув свое хладнокровие, стал во главе батальона гвардии законодательного корпуса.

«Вне закона!» Это был лозунг революции, пущенный Робеспьером на вершине власти и приносящий смерть. Наполеон услышал его, но победитель, в котором нация видела своего спасителя, не мог испугаться этих слов. Якобинцы были бессильны. Они ничего не могли противопоставить Наполеону, кроме своих слов и конституции, представляющей ничего нестоящий клочок бумаги. Они не могли спасти от раздора государство; нация же только на Наполеона возлагала надежды. Но все же был такой момент, когда дело Наполеона могло быть проигранным, потому что среди гвардейцев заметно было колебание. Сиейс, Роже Дюко и Талейран уже были наготове спасаться бегством, в случае неудачи. Но Наполеон бежать не собирался. Он вскочил на лошадь и бросился к своим гренадерам, возбудил их своим рассказом о покушении на него, о подкупленных врагах и кинжалах, которыми ему грозили. К нему присоединился его брат Люсьен, который был председателем в совете пятисот, и покинув Совет, обратился с речью к солдатам, заклиная их спасти своего генерала от «убийц, подкупленных Англией».

Солдаты, немедленно вошли в залу с барабанным боем, и депутаты, без малейшего сопротивления, тотчас же разбежались, протестуя и крича: некоторые повыскакивали из окон, опасаясь насилий, и пустились в темноте бежать через сад, смешавшись с публикой, наполнявшей трибуны.

Государственный переворот был совершен, и оставалось только оформить его. Это уже не составило затруднений. Совет старейшин назначил, вместо директории, временное правительство из трех консулов — Сиейса, Роже-Дюко и Бонапарта, и избрал комиссию для выработки новой конституции. Вновь назначенные консулы принесли затем присягу в верности верховенству народа, республике, свободе, равенству и представительному правлению. Люсьен Бонапарт поздравил представителей народа с великим событием и произнес следующие слова: «Если свобода родилась в зале jeu de paume, в Версале, то упрочена она была в оранжерее, в Сен-Клу!» По-видимому, это думали и парижане, с облегчением вздохнувшие, когда факт совершился. Настоящее было так тяжело, что все готовы были радоваться перемене. И 18-го и 19-го брюмера все спокойно занимались своими делами, как-будто ничего важного не произошло. А между тем Франция именно в эти дни вступила на путь цезаризма. Но даже, когда лживость заявлений, которыми заговорщики хотели оправдать свои поступки, сделалась очевидной для всех, большинство все же отнеслось к этому равнодушно. Фигура Наполеона совершенно заслоняла других его товарищей и консулов, и в нем многие готовы были видеть спасителя от всех внутренних и внешних бед. То, как он достиг власти, представлялось им вопросом второстепенным, лишь бы он эту власть употребил на пользу и спасение Франции! Министр иностранных дел Талейран говорил тогда о Наполеоне: «Его удивительная уверенность в себе внушает его сторонникам столь же увивительное чувство обеспеченности». В этом, пожалуй, заключалась тайна его власти над современниками.

Новое правительство, после переворота 18-го брюмера, конечно, прежде всего занялось выработкой новой конституции, и эта конституция 22-го фримера VIII года (13 декабря 1799 г.) управляла Францией в эпоху консульства и империи, лишь с некоторыми изменениями. Первая французская конституция (1791 г.) была монархической лишь по форме, а по содержанию она была республиканской. Новая же конституция была республиканской лишь по названию, а по существу была монархической, в силу той власти, которую она предоставляла первому консулу. Два другие консула, его товарищи, были лишь простыми ассистентами первого консула. Все органы администрации зависели от него одного, а законодательные собрания превратились в простые декорации, за которыми скрывалась почти неограниченная власть главы государства, т. е. первого консула. Не было также упомянуто в этой конституции о знаменитой декларации прав человека и гражданина, и в этом заключается ее коренное отличие от всех революционных конституций. Но тем не менее торжественно было объявлено, что конституция будет предложена французскому народу для ее принятия.