Варлен Стронгин - Савелий Крамаров. Cын врага народа

— Скажи как есть, — пролепетал Савелий.

— Папа осужден, — собрав волю в кулак, вымол вила мама, — он находится в лагере для заключенных. Я уверена, что со временем его оправдают, он не совершал ничего плохого, никому не причинил зла… Но пока… Нам остается только одно — ждать папу.

— Не может быть, чтобы в нашей стране осудили человека ни за что ни про что, — глотая слезы, произнес Савелий.

— Может, — сурово вымолвила мама, — от ошибок не застрахован никто. Я верю в невиновность отца!

— Я — тоже, — растерянно проговорил Савелий, — надо бороться за папу! Доказывать! Надо писать жалобы!

— Я писала. Не помогло, сынок.

— Давай вместе, мама! Ладно?

— Конечно, сынок. Мы не оставим в беде папу. Он сейчас далеко. В Сибири.

Савелий осунулся, поблек, мысли в его голове путались, но одна из них — о невиновности отца — отметала сомнения.

— Я приготовил письмо папе. И пошлю его. Почему вы до сих пор скрывали все от меня? Я уже взрослый человек!

— Такая жизнь, Сава, что тебе придется взрослеть раньше, чем положено по возрасту, — заметила мама, — ты должен быть сильным человеком!

— Постараюсь, мама, — с трудом вымолвил Савелий, слезы Душили его, и он нежно прислонил голову к маминому плечу.

Он в душе долго не мог смириться с горькой судьбой. Выстоял длинную очередь в приемную Ворошилова — Председателя Верховного Совета. Отнес туда прошение о помиловании отца. В очереди простоял три дня. И вокруг него стояли такие же женщины, как его мама, такие же дети, как он, и все они совершенно не походили на родных врагов народа. И у всех них были бледные, грустные лица. Лица людей, переживающих горе. И хотя были они из разных республик, разных национальностей, но говорили на одном языке сочувствия друг другу. Наконец подошла очередь Савелия. Он вошел в большой кабинет, в конце которого за канцелярским столом сидела женщина средних лет в черном костюмчике с белой блузкой. Она приняла прошение Савелия. Открыла широкую папку и аккуратно прикрепила его прошение к массе других. Закрыла папку и кивнула ему головой, как бы говоря, что все, что от нее полагается, она сделала.

Поначалу Савелию казалось, что люди подозрительно глядят на него, словно знают, что он сын врага народа. Потом заметил, что отношение к нему осталось такое же, как и прежде, но об изменении в своей биографии решил помалкивать.

Мама живет надеждой поехать к отцу, буквально отрывая от скромнейшего семейного бюджета по пять — десять рублей в месяц. Она посылает мужу посылки и денежные переводы. Раз в полгода, чаще не разрешается. И перечень продуктов и вещей для посылок ограничен, и переводы денег малы. Мама однажды призналась Савелию, что, на ее взгляд, все эти ограничения не дают папе поправить здоровье, выжить на лесоповале при диких морозах. Она считает, что Савелий уже взрослый человек, ему тринадцать лет, он должен знать правду об отце и писать ему добрые, нежные письма. Она понимает, что это нелегко сделать пареньку, видевшему отца только на фотокарточке, где он держит сына на вытянутых рука, гордится своим крепким и обаятельным малышом. И Савелий старается в каждом письме сказать папе о себе и маме что-нибудь очень приятное. «Дорогой папочка, — начинает он письмо, — мы с мамой чувствуем себя хорошо, часто вспоминаем тебя. Мама говорит, что мы скоро увидимся. Я очень жду нашей встречи. Учусь хорошо. В основном получаю четверки и пятерки». Здесь Савелий лукавил, чтобы не расстроить отца, учился он плохо, по поведению у него была тройка. Классный руководитель не раз вызывал маму в школу, жаловался на Савелия:

— Ваш сын может учиться. У него пятерка по биологии. Наверное, этот предмет ему нравится. И учитель по литературе говорит, что ваш сын иногда задает ему интересные вопросы. Значит, думающий мальчик, но, извините, хулиганистый. Уходит с уроков. Грубит учителям. Откуда это у него?

— Много времени проводит во дворе, — краснеет мама.

— А родители? Вы что, не можете повлиять на него? Пусть вмешается отец, если не помогут слова, то пусть накажет сына. Ничего страшного в этом не будет. Это тоже один из методов воспитания. Может, даже самый действенный. Раньше, при царе, учителям разрешалось бить непослушных учеников линейкой по ладоням. Наш гуманный строй запретил это, но я, извините, иногда с удовольствием применяла бы физические наказания к школьникам. А что я сейчас могу? Поставить вашего сына в угол? А он оттуда строит рожицы и смешит весь класс, отрывает от занятий. Выставишь его из класса — он вообще уходит из школы. Поговорите с отцом. Пусть примет меры.

Мама еще больше краснеет, до корней волос. Она не может сказать учительнице, что отец Савелия осужден, что она весь день крутится, чтобы еле-еле свести концы с концами. Она обещает серьезно поговорить с сыном.

— Он может не закончить школу, у него тройка по поведению! — угрожающе заключает учительница.

Мама бледнеет. Этого она боится больше всего на свете. У нее две мечты: дождаться возвращения мужа и увидеть аттестат Савелия об окончании школы. Потом приедет отец, начнет работать, наладится жизнь в семье, и Савелий поступит в институт. На приезд отца она только надеется, не больше. Вряд ли ему разрешат жить в Москве. Он получил восемь лет, с правом переписки, в одном из писем намекнул, что не признал себя виновным ни в чем страшном, не подписал ни один изменный протокол, хотя очень требовали. Бася понимает, что скрывается под словом «требовали». Значит, били. От других жен, чьи мужья были осуждены по той же статье, она слышала, что следователи пытают подсудимых, особенно сильно в тех случаях, когда они противятся им. От мыслей, что пытали Виктора, она каждый раз едва не сходит с ума, начинаются боли в сердце, и, чтобы прекратить их, она силой воли гонит из головы ужасные мысли, успокаивает себя тем, что Виктор жив, что все-таки вернется домой, точнее — выйдет из лагеря на свободу. Бывшим политическим заключенным не разрешали жить в Москве и еще в тридцати шести городах. Поэтому Бася готовилась к поездке в Бийск. Побывала в недалеком от Москвы городке Александрове, который отстоял на сто один километр от столицы и не входил в список запрещенных городов. «Может жить где угодно, — сказал ей один из адвокатов, прежде работавших в одной с Виктором юридической конторе, — где угодно минус тридцать семь городов», — и передал ей их список. Города Александрова Владимирской области в этом списке не было. Бася поехала туда и ужаснулась, встретив там исхудалого, со впалыми щеками, еле передвигавшего ноги человека в замасленной телогрейке, в рваных кирзовых сапогах, наверняка недавно вернувшегося из лагеря. Она хотела подойти к нему, расспросить о жизни в лагере, может, он тоже отбывал срок в тех же местах, что и Виктор, но не решилась из-за страха, хотя не поняла, что именно испугало ее, наверное, боязнь узнать жуткую правду о лагерной жизни; «Неужели Виктор выглядит так же, как этот бедолага?! — ужаснулась она, но тут же подумала: Пусть. Лишь бы вернулся, лишь бы был жив». Она выходит его» Помогут ее братья и брат Виктора из Львова. Он не забывал Басю, присылал небольшие переводы, видимо, столько, сколько мог. Он был скрипачом и играл в оркестрике в кинотеатре перед началом сеансов.