Герберт Уэллс - Опыт автобиографии

Этой беды, как видно, не ждали. В дневнике моей матери есть такая запись:

«27 июля 1855. Сэр Фрэнсис предупредил Джо об увольнении (это слово подчеркнуто дрожащей рукой). Я так огорчена! У меня сердце болит, когда я гляжу на свою девочку и думаю, что мне придется покинуть любимый дом. Да будет угодно Господу раньше или позже благословить нас другим счастливым спокойным пристанищем».

Но Господу это оказалось неугодно.

Трудно сказать, почему мой отец не удержался в садовниках. Думаю, здесь скорее сыграл роль его дурной характер, нежели неспособность к делу. Ему не нравились чужие распоряжения, а тем более приказы. Он легко раздражался. Я вычитал из письма старого друга, которое, к счастью, сохранил, что до свадьбы он поговаривал о намерении отправиться на золотые прииски в Австралию, а после того, как ему пришлось оставить домик в Шакбере, вернулся к подобной мысли, не пожелав «оказаться в зависимости от чужой воли и идти в услужение». На этот раз он задумал эмигрировать в Америку и даже заготовил два тяжелых сундука для домашних вещей, но эти вялые попытки уехать за границу так ни к чему и не привели, поскольку родился второй ребенок, мой старший брат.

Думаю, было к лучшему, что он не отважился осваивать новые земли с моей матерью. Ее воспитали горничной для леди, а не домашней хозяйкой, и мне кажется, ей не хватило бы гибкости ума, чтоб перестроиться. Она была из тех женщин, которым от роду отказано в способности состряпать хороший обед. По природе своей и по воспитанию она принадлежала к так называемому «среднему классу» прислуги, круг ее обязанностей был точно очерчен, она могла «угодить» или «не угодить», но все в тех же пределах. Подобные люди готовы «копить про черный день», но начисто лишены таланта что-то создать или приобрести. Она была сама простота, но, мне кажется, из них двоих он был более приспособлен к веку, в котором властвовал личный интерес.

Во всяком случае, он делал дело, пусть даже в качестве непослушного садовника, хотя и был ей ровней в неумении что-то ухватить и сберечь. Оба они были порождением порядка вещей, разваливавшегося у них на глазах. Пытаясь утвердиться в жизни, терявшей устойчивость и все более тяготевшей к авантюре, они нырнули в описанную мною грязную дыру, из которой так и не выбрались за все эти ужасные двадцать четыре года.

Устроиться садовником было непросто, а удержаться на этой должности оказалось еще труднее, да и не хотелось, и моим оставшимся без крыши над головой родителям приходилось принимать помощь, которую им скрепя сердце оказывали родственники, у которых они жили. Их все более увлекало желание стать хозяевами своей судьбы, приобрести собственный дом и существовать на какие-то пусть и неверные, но независимые средства. Тут им пришел на помощь родственник Джордж Уэллс, у которого была не слишком прибыльная лавка фарфоровой и фаянсовой посуды на Хай-стрит в Бромли, графство Кент; он предложил ее моему отцу по сходной цене. Лавка эта называлась «Атлас-хаус», поскольку в витрине стояла фигура Атласа с лампой вместо земного шара на плечах. Мой отец в это время ждал наследства, ста фунтов или около того, и согласился. Он потратил все свои невеликие сбережения, и моя мать с ребенком на руках и в ожидании нового въехала на Хай-стрит, 47. Ловушка захлопнулась. Лавка и прежде не окупалась, а теперь доходы становились все меньше и меньше. Но отныне у них уже не было возможности куда-нибудь еще перебраться.

«Приобрели собственность» — сказано в дневнике 23 октября 1855 года. А 27-го: «Очень плохо устроены. И мебели нет подходящей, и денег, чтобы вести торговлю. Боюсь, мы ошиблись». 7 ноября она пишет: «Дела идут хуже некуда. Нет покупателей. Как жаль, что я отказалась от места у леди Каррик!» 8 ноября: «Ни одного покупателя за целый день. Как неприятно, что тебя обманули собственные родственники. Они забрали наши деньги, а мы взамен получили старую рухлядь».

Они оба теперь знали, что попали в ловушку.

Бедняг поймали, и теперь они оказались на краю бездны. К тому же скоро выяснилось, что у отца не было ни сочувствия к жене, ни понимания ее образа жизни. (Много лет спустя я оказался в сходном положении.) Он вырос в деревне с матерью и сестрами, в доме за всем присматривали женщины, а мужчине не приходилось ни о чем заботиться. Лавка обеспечивала отца всем самым лучшим, мать же тащила на себе все хозяйство, у нее на руках было двое детей, и, как видно из дневника, она постоянно боялась новой беременности. «Опасения развеялись» — так она выражалась. К сожалению, стиль записей заметно портится по мере того, как этот невыносимый, отнимающий все силы несчастный Атлас-хаус подчинял ее себе. Исчезают описания пейзажей, благочестивые сентиментальные размышления во вкусе популярных романов. Дневник превращается в фиксацию дат, перечень отцовских приходов и уходов, недомоганий, детских хворей, проистекающих, как она сознавала, из нездоровой обстановки в доме, жалоб на одиночество и все более формальных благодарностей Господу.

«Дж. У. — опять всего лишь Дж. У., и так уж навсегда, — играет в крикет в Чизлхерсте».

«Дж. У. не было сегодня весь день».

«Дж. У. в Лондоне».

«23 августа 1857 г. Церковь. Утренняя служба. Счастливый день. Дж. У. ходил со мной в церковь!!!»

«30 августа 1857 г. Ходила в церковь!!! Мистер Дж. У. не появлялся целый день; чувствую себя не слишком счастливой. Как часто я жалею, что он недостаточно серьезен».

«1 декабря 1857 г. Джо решил ехать в Новую Зеландию. Поместил объявление о том, что дом продается или сдается внаем». «3 декабря. Наставь нас, Господи, на путь истинный».

«31 декабря 1857. Год кончается в большом беспокойстве о нашем деле. Зачем мы только взялись за него! Оно нам так не подходит! Живем в бедности, а дорогие родители нас покинули. О Царь Небесный, наставь и укрепи меня».

«4 января. Дж. У. поместил новое объявление».

«6 января. Отклик на объявление».

Но из всех этих объявлений, в том числе и из выставленного в витрине, толку не вышло. «Несколько человек обратились с вопросами, но на этом все и кончилось». Требовались более решительные меры, которые так и не были приняты. В дневнике один день сменяется другим, и большей частью это несчастливые дни. День за днем. Двадцать четыре года ее жизни и первые тринадцать лет моей проходят в обветшалом Атлас-хаусе в неустанной беготне вверх-вниз по крутым ступеням и безнадежных попытках сделать этот дом похожим на уютный коттедж в Шакбере.

Мать упрекала отца в том, что он забросил лавку ради крикета. Но как раз этот замечательный вид спорта помог нам держаться на плаву, несмотря на череду банкротств, пока мы наконец не избавились от дома. Торговля посудой отца не вдохновляла, и ему удавалось продавать местным хозяйкам разве что банки для варенья, ночные горшки да время от времени чайные сервизы и бокалы взамен разбитых. Но зато он усовершенствовался в крикете, возродил местный крикетный клуб и выступал по всем окрестностям, пусть с перерывами, как профессиональный боулер и тренер. Он играл боулером с 1857 по 1869 год за команду Западного Кента и в 1862–1863 годах за команду графства Кент. 26 июня 1862 года, выступая против команды Сассекса, он обошел на четыре мяча в четырех матчах подряд четырех батсменов, а это было абсолютным рекордом в истории крикета графства Кент. Более того, его кузен Джон Дьюк из Пенсхерста, которого он однажды вытащил из воды, когда они купались в реке, открыл ему продолжительный кредит для приобретения крикетных принадлежностей, потеснивших посуду с доброй половины витрины. С детства мне запомнились имена живших неподалеку банкиров Хора и Нормана, в чьих командах он был боулером, а в течение нескольких сезонов он выезжал тренером на каникулы в норвичскую грамматическую школу.