Леонард Гендлин - Перебирая старые блокноты

Многие в Москве знали про булгаковское письмо. Булгаков подошел к телефону. Нервно крикнул:

— Кто говорит?

— Сталин.

Михаил Афанасьевич недоверчиво:

— Какой еще Сталин?

— Насколько мы понимаем, товарищ Булгаков, в Советском Союзе имеется единственный товарищ Сталин — Иосиф Виссарионович. Возможно, у вас имеется несколько Сталиных?

— Простите, Иосиф Виссарионович, я вас слушаю!

— Мы получили ваше письмо. Мы что, уж очень вам надоели? Приелась вам советская власть? Может быть, действительно отпустить вас за границу?

— Я хотел бы, Иосиф Виссарионович, с вами лично встретиться.

— Для чего? На какую тему мы будем с вами беседовать?

— Не о сапогах и спичках, деликатесах и модных костюмах, о назначении советской литературы, нравственности и совести литератора. Я считаю, что русский писатель не может жить и работать вне родины.

— Правильно говорите, товарищ Булгаков. Вы где хотите работать?

— В Художественном театре, Иосиф Виссарионович.

— Против этого мы не будем возражать. Попробуйте утром подать заявление на имя директора театра.

— Я уже туда ходил, мне отказали,

— Видимо, товарищи сделали ошибку. Думаю, что теперь они раскаиваются. Не стесняйтесь, товарищ Булгаков, зайдите еще раз. Если не получится, напишите нам.

— Спасибо, товарищ Сталин.

— До свидания, товарищ Булгаков, желаю вам успеха.

Мы сразу же записали по памяти этот разговор. Спать, конечно, не ложились. Всю ночь просидели с думами о будущем. Утром Миша побрился, выпил стакан чаю с хлебом, почистил ботинки. Он собирался выполнить указание вождя и учителя, но его опередили. Прибежал запыхавшийся директор-распорядитель МХАТа Федор Николаевич Михальский.

— Михаил Афанасьевич, роднуля, как хорошо, что застал тебя дома. Есть все-таки Бог на свете! Пишите, Мишенька, заявление.

— Куда? Кому? Зачем? — удивленно спросил Булгаков.

— К нам, родной, в Художественный, на имя Владимира Ивановича Немировича-Данченко. Он ждет вас, Мишенька!

Потрясенный Булгаков написал заявление.

— Федор Николаевич, я же у вас на днях был, вы сделали вид, что меня не узнали.

— Хороший мой, что было, то сплыло. Тогда не мог, ранний склероз, а вот теперь могу. Врач сказал, — склероз — переменное явление, он приходящий и ускользающий.

Следом за Михальским пришел к нам представитель отдела кадров Большого театра.

— Товарищ Булгаков, у нас имеется вакантное место ассистента режиссера. Будьте так добры, напишите заявленьице, и мы вас зачислим на постоянную работу без месячного испытания, прямо в штат.

— Спасибо, тронут, но я уже работаю в Художественном.

— В таком случае, мы вас оформим по совместительству…

Режиссер Иван Хрусталев предложил сделать для радио монтаж спектакля «Дни Турбиных». Театр Сатиры заказал пьесу. Издательства прислали Булгакову бланки договоров… Потом опять наступил мрак…

Е. С. Булгакова осталась у нас ночевать.

Наступил солнечный воскресный день. Мы отправились гулять на Ленинские горы.

— Расскажу вам еще один эпизод из нашей жизни, — оживленно проговорила Булгакова. Глаза у нее заблестели.

— Московским Художественным театром управляли три человека — Станиславский, Немирович-Данченко и заведующий труппой артист и режиссер Подгорный. Репертком запретил «Дни Турбиных».

В связи с этим кассовые сборы в театре резко понизились. Однажды в дирекции театра раздался телефонный звонок. Трубку лениво снял Подгорный:

— Художественный слушает, у телефона заведующий труппой Николай Афанасьевич Подгорный. Кто говорит?

— Сталин.

Подгорный поперхнулся. Позвал Немировича-Данченко, но не успел ему сказать, кто звонит.

— Директор Художественного театра Владимир Иванович Немирович-Данченко вас слушает!

— Говорит Сталин.

Пригласили Станиславского. В таких случаях он всегда был «козлом отпущения».

— Здравствуйте, дорогой Иосиф Виссарионович! У телефона Константин Сергеевич.

— Товарищ Станиславский, пришло время восстановить спектакль «Дни Турбиных».

— Совершенно верно. Согласен с вами. Мы с Владимиром Ивановичем сделаем это с превеликим удовольствием.

— Сколько вам понадобится времени для восстановления?

— Думаем, что годик хватит, Иосиф Виссарионович.

— Мы хотим увидеть «Дни Турбиных» через три месяца. Это контрольный срок.

— Совершенно верно, правильно говорите, товарищ Сталин. Эту ответственную работу мы поручим Немировичу-Данченко. Владимир Иванович у нас самый оперативный режиссер. Позвольте вас спросить?

— Говорите, Константин Сергеевич.

— Поскольку это внеплановый спектакль, мы сумеем получить дотацию?

— Назовите сумму!

Станиславский выпалил:

— Семь тысяч, если возможно.

— Дадим десять, ваша скромность нам известна!

Сталин повесил трубку.

Прекрасный актер, Станиславский схватился за сердце. Вызвали врача.

— Федю скорей позовите! Федю Михальского!

Михальский склонился над Станиславским, отцом Художественного театра.

— Федя, милый, срочно закажите билеты в Кисловодск. Если есть вечерний поезд, сегодня же уедем. Со мной поедут Лилина[58], Бокшанская и вы. Владимир Иванович, — сказал он еле слышно Немировичу, — вы видите, как мне плохо? Выручайте, дорогой! Вам придется взять на себя бразды правления и в срочном порядке восстановить «Турбиных». Работа совсем несложная, в помощники возьмите Судакова, за два месяца управитесь. Это просьба товарища Сталина.

На этом деле мы с вами заработаем десять тысяч рублей. Иосиф Виссарионович обещал их перечислить на расчетный счет театра…

Их жарит горящим жалом,Торопит гореть Господь.Я вижу в большом и маломВодовороты комет…

Рукописи Булгакова захватили меня целиком.

В Москве выходит множество толстых и тонких журналов, имеется огромная сеть издательств. Куда пойти? С кем начать переговоры? Елена Сергеевна не имела сил ходить, она ни во что не верила.

Повесть «Жизнь господина де Мольера» с предисловием Бояджиева отнесли в издательство «Молодая гвардия». Через месяц был подписан договор. Книга была издана в серии «Жизнь замечательных людей» (тираж — 150 тысяч экземпляров).

В этот вечер Елена Сергеевна была необычайно счастлива.

— Как я рада за Михаила Афанасьевича!

На экземпляре книги она сделала дарственную надпись: