Семен Резник - Мечников

Перед величественным храмом науки он не испытывал священного трепета. Тихо войти, аккуратно притворить дверь и незаметно стать у стены? Нет! Ему надо было ворваться, опрокинуть дюжину стульев и перебить побольше посуды.

Существа теории Дарвина он не понял. И напрасно некоторые комментаторы, отмечая «юношескую смелость», пытаются найти в статье Мечникова «блестящую критику мальтузианского „промаха“ Дарвина», которая якобы «перекликается с критикой мальтузианства в сочинении Дарвина, данной Марксом и Энгельсом».

Основной недостаток книги Дарвина Маркс и Энгельс видели в его некритическом отношении к теории Мальтуса, объявившего борьбу за существование, борьбу всех против всех основным законом человеческого общества. В приложимости теории борьбы за существование к миру живой природы они нисколько не сомневались. Энгельс подчеркивал, что «не требуется мальтусовских очков, чтобы увидеть в природе борьбу за существование, увидеть противоречие между бесчисленным множеством зародышей, которые расточительно производит природа, и незначительным количеством тех из них, которые вообще могут достичь зрелости, — противоречие, которое действительно разрешается большей частью в борьбе за существование, подчас крайне жестокой».[5]

А юный Мечников Мальтуса вовсе не критикует. Он пишет:

«Не решаясь доказывать верность или неверность Мальтусова закона, мы займемся только сравнением его с только что изложенным учением Дарвина».

«Сравнение» сводится в основном к следующему: «Мальтус полагает, что возрастание земледельческого продукта, который, разумеется, состоит из организмов, возрастает по арифметической прогрессии; Дарвин же, напротив, полагая во всех организованных существах одинаковое стремление к быстрому размножению, тем самым считает и продовольствие стремящимся возрастать по той же геометрической прогрессии…»

Один из исследователей, имея в виду известное высказывание Маркса («Дарвин в своем превосходном сочинении не видел, что он опрокинул теорию Мальтуса, открыв „геометрическую“ прогрессию в царстве животных и растений»[6] и т. д.), пишет: «И. И. Мечников, не знавший Маркса, пришел по этому вопросу к той же мысли, что и Маркс, и сформулировал эту мысль почти в тех же выражениях».

Однако Маркс считает, что Дарвин опрокинул теорию Мальтуса, и ошибку его видит только в том, что он сам этого не заметил. Мечников же лишь ловит Дарвина на противоречии и полагает, вопреки Марксу и Энгельсу, что «эта ошибка имеет то важное значение, что она решительно не приводит к тем положениям, которые принимает Дарвин».

Обнаружив у Дарвина еще кучу «ошибок» и «несообразностей», юный критик делает окончательный вывод:

«Итак, рассмотревши сочинение Дарвина даже самым поверхностным образом (!), мы все же должны признать несостоятельность его теории в самых главных, существенных ее положениях…»

Приговор, как видим, суров и окончателен; обжалованию не подлежит. Правда, в самом конце своей рецензии строгий критик неожиданно заявляет: «Но, отвергая теорию Дарвина, мы этим еще не хотим бросить камнем в самую идею изменяемости видов; напротив, мы готовы предсказать этой теории великую будущность и, хотя мы не имеем убедительных фактов в пользу ее абсолютной истинности, однако же, с глубокой верой в нее, мы можем смело и непреклонно стать в ряд самых ревностных ее приверженцев…»

Удивительный сумбур царил в его голове! Доказательства Дарвина его не устраивали, зато без всяких доказательств, с одной лишь глубокой верой, он готов был стать в ряд, да к тому же смело и непреклонно!

Последнее обстоятельство делает честь интуиции юного Мечникова и ясно показывает, что он входил в науку убежденным эволюционистом. Однако сторонники эволюции были и в додарвиновы времена. Весь вопрос состоял в том, чтобы отыскать естественный механизм эволюционного процесса и тем самым существование этого процесса в природе доказать. Эпохальное значение Дарвинова труда в том и состояло, что он приводил доказательства, и именно на них пылкий критик ополчился в своей рецензии.

Да, очень уж хотелось ему что-нибудь расколотить в храме науки, и что за беда, если подвернулся под руку хрустальный сосуд Дарвиновой теории!

…«Прилагая при сем свою статью о современной теории видов, я тем самым изъявляю полнейшее желание видеть ее напечатанной на страницах журнала „Время“, если она будет признана достойной этого. Кроме того, покорнейше прошу редакцию уведомить меня о судьбе моей статьи.

Ил. Мечников.

Адрес мой в г. Харькове, Илье Ильичу Мечникову, на Благовещенской улице, в доме Гвоздикова (наверху).

Харьков. 3/II-1863».

Нетрудно представить себе, о каким нетерпением безбородый Илья Ильич, едва дождавшись окончания лекций, мчался вниз с университетской горки, пробегал по мосту через сперва замерзшую, а потом и бурную от весеннего полноводия речку, мимо громоздкой Благовещенской церкви, к себе, в дом Гвоздикова, и, прежде чем подняться наверх, с волнением в сердце и небрежением в голосе осведомлялся у дворника, не приходило ли на его имя письмо; и как дворник, солидно высморкавшись в передник и оправив рукавицей бороду, переспрашивал, понимающе подмигивая (знаем, мол, оно такое дело молодое):

— Из Петербурха? Пишуть!..

Дни шли за днями; дворник уже перестал подмигивать и, видя тщетно скрываемые страдания самолюбивого «скубента», спешил по добросердечию своему опережать его вопросы молчаливым вздохом и покачиванием головы. Поднявшись к себе наверх, Илья мстительно сжимал кулаки и стискивал зубы. Ну, он им покажет! Кому и что покажет, он не знал.

«Время» издавали братья Достоевские, а активнейшим сотрудником журнала был Николай Николаевич Страхов, критик и публицист, между прочим, магистр зоологии, уже вкратце касавшийся в одной из статей книги Дарвина; рукопись Мечникова могла попасть только к нему. Пробежав глазами приложенное к рукописи неведомого харьковчанина письмо и отметив про себя юный возраст автора, выдаваемый наивностью некоторых оборотов, Страхов не стал спешить с выполнением его «полнейшего желания» и даже «покорнейшей просьбы». Николая Николаевича занимали дела поважнее.

В январе в Польше началось восстание с целью отторгнуть ее от России, возродить Речь Посполитую; Страхов трудился над статьей, в которой хотел осветить «Роковой вопрос». Статья разрослась; Страхов разделил ее на две части, чтобы печатать в двух номерах — с продолжением. Однако уже первая часть статьи — она появилась в апрельском номере — вызвала «неудовольствие», да такое, что журнал закрыли.