Леонид Филатов - Прямая речь

Конечно, это ужасно, это формирует вкус нации, но я уверен, что это результат объективных процессов истории. И они не чреваты окончательной гибелью нации и ее духа. Все проходит, и это пройдет. Талантливые люди рождались всегда. Они сейчас в тени. Их не очень видать. Но кончится время дураков. Оно уже потихоньку проходит, несколько десятков лет пройдет, и талантливые люди будут делать кино, писать книги. Бездарные бесславно отойдут и будут забыты.

2001 г.

Никто не считает себя бездарем. Они видят, что живут не среди гениев. Они видят, какие выходят книги, какое снимают кино и считают: сейчас можно. Да и глупо — поперек потока.

Внутренний самоограничитель — это привилегия людей талантливых. А человек, который делает сериал, такого рода сомнений лишен.

На телевидении, с одной стороны — сияющий мир «Баунти», с другой — каждое утро начинается с новостей: «В Москве убит…»

Тут не от чего сходить с ума. То, что убит — страшно. Нельзя приучать мозги к тому, что это норма. Лучше этому сострадать. Это полезнее для организма. Это реальная жизнь. А весь этот виртуальный мир с «Баунти» и прочей чушью никакого отношения к живому человеку не имеет. Нигде. Ни в Америке, ни в Париже.

А смута в голове… Что же вы даете им так легко себя обдурить? Они рассчитывают на совсем уж плохие мозги, которых тоже достаточно. Женя Стеблов недавно сказал: «В мире всегда существовал соблазн. Были слабые, которые поддавались, но главный грех будет лежать на носителях соблазна. С них будет спрашивать Бог».

Литература

В пятнадцать лет, продутый на ветруГазетных и товарищеских мнений,Я думал: окажись, что я не гений, —Я в тот же миг от ужаса умру!..Когда судьба пробила тридцать семь,И брезжило бесславных тридцать восемь,Мне чудилось — трагическая осеньМне на чело накладывает сень.Но точно вызов в суд или в собес,К стеклу прижался желтый лист осенний,И я прочел на бланке: ты не гений! —Коротенькую весточку с небес…

В юности я писал много и незатейливо, как и все дети. Складывалось же удачно, потому что всегда был кто-то из старших рядом, было внимание к тому, что я делаю. У меня не отбили, как говорится, охоту и печень с самого начала, а, наоборот, всячески поддерживали. Поэтому я стал серьезно заниматься переводами, что продолжаю делать и сейчас. Переводил туркменских поэтов, потом французов, венгров. Но должен сказать, что, читая переводы выше классом, чувствовал себя несколько порабощенно, что ли. Там такие вершины! Ведь перевод требует дисциплины, умения не разбрасываться словами, а ограничивать себя в возможностях и средствах. На каком-то этапе я понял, что нужно попробовать работать самостоятельно.

1986 г.

Иногда пишу по десять вариантов одного и того же стихотворения. Не люблю дилетантов. В России писали все… И все же, стол есть стол. Люблю делать все серьезно, скажем так: лучше всех.

1987 г.

Что за жар-птица — вдохновение? Когда она прилетает? По какому графику? Я не ведаю. Просто заставить себя работать — писать сценарий, стихи — я не могу, хотя много трудился и через «не могу». Но стараюсь держать себя в рабочем режиме.

Ревнивая штука — письменный стол.

Жутко мучаюсь. Пишу медленно. Мараю уйму бумаги. Черновики уничтожаю. Мне могут простить написанное как баловство, но если дознаются, что я над этим еще и корплю ночами!..

Пример абсолютной органики актера и поэта — Володя Высоцкий. И Гамлета он умудрялся играть таким образом, что было понятно: это играет поэт.

Шукшин? Для меня он в первую очередь — писатель, потом уже — актер блистательный, а на третьем месте — режиссер, ибо эта профессия зависела от двух первых.

У Феллини режиссерское мышление подавляет писательское. Пазолини — един во множестве лиц.

Метрик, археолог, писатель — знаменитый когда-то в России, — он и художник, но в нашей памяти остался, по существу, как режиссер.

Думаю, в первую очередь, я артист. Будь это иначе, наверное, перестроил свою жизнь в пользу литературы, отказываясь от чего-то в театре, кино. Но я этого не делаю.

1989 г.

У меня, как правило, лежит несколько параллельно начатых работ, а поскольку я в этом деле любитель, а не профессионал, то стараюсь извлечь определенные выгоды из этого положения: работаю, как работается. Хотя к работе за столом отношусь серьезно, потому что с детства привита вера в силу печатного слова и любовь к нему.

1989 г.

Хотелось бы, конечно, чтобы кто-нибудь прочитал мои книги, но я трезво смотрю на вещи. В сегодняшнем мире Блока никто не читает, мне ли обижаться? Кто-то прочитает и слава Богу. Хотя бы товарищи.

2001 г.

В России всегда талантливые, прозренческие произведения рождались на сопротивлении как бы низов верхам. И вдруг ситуация: верхи ничему по сути, не сопротивляются. И низы ринулись против… друг друга. Возникла, например, литературная полемика, которая никакого отношения ни к литературе, ни к истории не имеет, а имеет отношение к личным амбициям и жажде власти. Уже добрались до всех фигур, перетрясли всю нашу семидесятидвухлетнюю историю. И даже в этом успели соскучиться. Так вновь проявила себя истина: посмеявшись, ты погасил в себе желание изучать, ты якобы все знаешь. А надо оставить душу и уши открытыми, чтобы ты мог еще и плакать.

1992 г.

Казалось бы, шлюзы открыты, и вдруг выяснилось: так мало оттуда потекло воды, что даже странно. Что все эти годы собирала плотина? Злобу?

Публикуются некогда ненапечатанные произведения авторов, которые уже тогда думали гораздо глубже, видели острее, точнее, а иные просто отдали жизнь, чтобы изменить нашу систему. Сравниваешь себя с ними и выясняется: мы были не самые передовые, не самые-самые… Те люди поотважнее. Они шли на риск, лишались не только работы, но и попадали за решетку. Благодаря им, тогда известным, всегда была и есть надежда, что страна вылезет из грязи. Хоть мы и одичали изрядно, обозлены, все равно, я думаю, что при такой истории, при таком количестве от природы благородных людей, не может быть, чтобы мы не вытащили самих себя из рутины.

1990 г.

Мне кажется, надо ощущать культурный контекст страны, где ты живешь, и тогда сразу понимаешь свое место. Спокойно. Не самоунижаясь. В стране Блока, Тютчева, Маяковского, Ахматовой, Цветаевой как же можно уж так заноситься? Не могу же я как девица, которая сидит в трусах и на всю страну по телевизору рассуждает: «Я в моем творчестве…» Не помню точно, Рассадин или Аннинский в ответ на вопрос о творчестве замечательно сказал: «О творчестве не надо. Творчество у Алены Алиной, а у нас работа».