Максим Свириденков - Полковник Касаткин: «Мы бомбили Берлин и пугали Нью-Йорк!». 147 боевых вылетов в тыл врага

Замечу, Крупп — это крупнейшая немецкая фирма, которая делала орудия всех калибров на боевые корабли и на полевую артиллерию. Эти орудия считались одними из лучших в мире, как в ту пору фордовские машины в Америке. Нам всегда даже подчеркивали, что будем уничтожать знаменитую крупповскую артиллерию.

И знаете, когда я услышал названия пунктов, которые нужно бомбить, то аж подскочил, в голове вертится: «На Вороньей горе я на лыжах катался в Ленинграде десятки раз». Мы очень любили с нее кататься: между деревьями, извернувшись, проскакиваешь и летишь вниз! Незабываемые ощущения! Тем более что Воронья гора была очень высокой. Представьте, на ровном месте вдруг стоит такая горища!

— Так вот, — продолжал штурман полка, — на Вороньей горе немцы поставили своих наблюдателей и всю необходимую для наблюдения оптику, а внизу расположили артиллерию. Оттуда фашисты каждую ночь обстреливают Ленинград. Ваша задача — разбомбить их.

Таким образом, нашей целью оказалась Беззаботинская артиллерийская группировка немцев. Крылов продолжил ориентировать расположение целей, и у меня просто дух захватило: кроме Вороньей горы, там и все остальные названия были знакомыми с детства — Дудергоф, Красное Село, Ропша.

Мы начали готовиться. Я у своего штурмана Аркашки спрашиваю: «Сколько лететь?» Он подсчитал и ответил, что примерно два часа. Я тогда предложил ему взять еще одну бомбу на 250 килограммов на внешнюю подвеску. Для этого требовалось только на стоянку позвонить, чтобы горючее слили, а ФАБ-250 подвесили. Аркашка тут же заявил: «А что на стоянку дозваниваться? Доложим сразу командиру полка!»

Я встал и обратился к Григорию Ивановичу Чеботаеву (позднее, в апреле 1944-го, нашим командиром стал уже Василий Алексеевич Трехин):

— Товарищ подполковник, разрешите…

— Что, Касаткин? — спросил он.

— Разрешите дополнительно к десяти люковым ФАБ-100 взять на внешнюю подвеску еще ФАБ-250, полетный вес позволяет!

Тут же рядом со мной вскочил и Саша Леонтьев:

— Товарищ командир, и мне тоже!

— Вот что значит — ленинградцы! — заулыбался Григорий Иванович и, повернувшись к начальнику штаба, приказал: — Передайте на стоянку: Касаткину и Леонтьеву подвесить дополнительно по ФАБ-250 каждому!

Полет прошел спокойно. Мы вышли на Ладожское озеро, развернулись влево и, ориентируясь, по Неве долетели до города, а добравшись до южной окраины Ленинграда, сразу легли на боевой курс. Сбросить бомбы на артиллерийские батареи нам удалось настолько удачно, что немцы опомнились и открыли зенитный огонь из нескольких мест, только когда мы уже повернули домой. В результате мы вполне благополучно вышли на Финский залив и, обойдя город с северо-запада, снова оказались над Ладогой и через некоторое время, что называется, без приключений долетели до своего аэродрома. Весь полет занял 4 часа 15 минут, на цель наш экипаж сбросил 1250 килограммов фугасных бомб.

Однако то ли не все батареи были уничтожены, то ли фашисты успели так быстро установить новые пушки, и Беззаботинская артиллерия вскоре начала опять обстреливать Ленинград. 9 сентября нам было приказано повторить налет на немцев. Каждый из нас понимал, что на этот раз спокойно и без противодействия противник не даст нам отбомбиться, встретит и заградительным зенитным огнем, и истребителями. Я сразу настроил экипаж, что придется смотреть зорко, быть ко всему готовыми и открывать огонь по любому подозрительному объекту, чтобы не получить смертельной трассы под хвост.

До южной окраины Ленинграда мы долетели без приключений. Но почти сразу после разворота на цель радист мне крикнул: «Влево, вниз!» Я отреагировал мгновенно, бросив машину с крутым разворотом под налетающий «Мессершмитт». Ситуация в небе над Ярцевом повторялась буквально один в один. Хотя немец успел дать очередь, но огненная трасса прошла выше нашего самолета. В этот момент Иван Корнеев открыл огонь из своего крупнокалиберного пулемета. Фриц резко ушел вверх и потерялся из виду. А через несколько минут впереди, чуть левее и метров на сто выше, прошла длинная очередь, и загорелся один из «Илов» нашего полка. Он отвернул в сторону Ораниенбаумского плацдарма и со снижением пошел в этом направлении. Мы поняли, что экипаж будет прыгать над плацдармом или, если сможет, потянет до Кронштадта: там на острове Котлин имелся вполне приличный аэродром. Но мы вышли на цель, и дальнейшее наблюдение за горящим самолетом стало невозможным. Аркаша отлично отбомбился: на земле что-то взорвалось и стал разгораться пожар, а я отвернул вправо и с крутым снижением вышел на Финский залив. Далее, огибая город, мы снова вышли на Ладогу, а оттуда взяли курс домой. Всех мучил вопрос: кто горел над целью, кого сбил «мессер»?

Узнали об этом только на КП, когда писали донесение о боевом вылете и устно докладывали начальнику штаба полка. Не вернулся с задания мой друг Александр Егорович Леонтьев. Я прям застыл тогда и думаю: «Мать честная, мы же оба ленинградцы, вместе в Бузулуке учились, и такого друга у меня не стало…»

Однако в дальней авиации было место и счастливым случаям. Саша Леонтьев, слава богу, остался жив и дней через восемь вернулся в полк, да не один, а со штурманом и радистом. Из их экипажа погиб только воздушный стрелок узбек Карим Узрепов, испугавшийся прыжка в воды залива и утонувший с самолетом. Через день водолазы нашли самолет, сняли с него пулеметы и вытащили тело стрелка, прижавшегося к бомболюкам: страх оказался сильнее смерти.

А вот что рассказал Саша Леонтьев и остальные члены экипажа.

Когда истекали последние секунды на боевом курсе — «Два влево, градус вправо» — и должен был произойти сброс, вдруг ударила длинная трасса «мессера» по правой плоскости их самолета. Заклинило правый мотор, взорвались и загорелись бензобаки, самолет резко накренился на правый борт. «Курс 240 градусов!» — крикнул штурман Гриша Черноморец, направляя самолет на плацдарм Приморской армии. «Всем приготовиться к прыжку!» — скомандовал Леонтьев. «Проходим линию фронта, под нами наши!» — доложил штурман. «Покинуть самолет!» — приказал командир. Гриша Черноморец немедленно выполнил команду и вывалился в нижний люк. А вот в кабине у стрелков произошло замешательство: когда воздушный стрелок откинул кинжальную установку пулемета ШКАС в походное положение и открыл лючки, то увидел далеко внизу перестрелку наземных войск и приближающуюся береговую черту. Это его настолько напугало, что он уперся в створки люка и, несмотря на крики радиста «Прыгай!» и попытки вытолкнуть его из самолета насильно, запричитал: «Ой, моя боится, моя боится», — и пополз к бомболюкам. Радист Сергей Долгирев продолжал ему кричать: «Прыгай, прыгай!» — «Нет, нет, нет!» — замахал руками Узрепов и забился в угол.