Николай Правдухин - Вниз по Уралу

И вдруг, как по команде, сразу все проснулись, привстали на своих постелях и что-то невнятно стали говорить.

Слышались отрывки фраз:

— Палатки держи, крепи!

— Снесет… Ураган налетел…

— Слышали подземный гул?! Это толчок, землетрясение.

Возгласы звучали нелепо: кругом царила тишина.

— Это гуси! Гуси прилетели!

Толстой возразил:

— К черту гуси! Тут столпотворение какое-то, а вы… гуси! Я слышал шум вихря, свист ветра, гул… в этом хаосе звуков тысячи приглушенных, жалобных выкриков… Грешников бросали в кипящую смолу, и они взывали о спасении! Это кончина мира!

— А я, — сказал с усмешкой «капитан», — видел во сне огромный оркестр из тысячи музыкантов. Дирижер сошел с ума. Музыканты обезумели и стали дуть кто во что горазд. Какую я слышал музыку! Жуть! Словно кожу с меня сдирали. И кости смычками, как пилами, рушили. Боли не помню, а жутко было до черта.

— Без дирижера симфонии не получится даже у хорошего оркестра. И жизненная музыка, — заметил доктор, — слаженно звучит только тогда, когда ею управляет наше ясное сознание. Но мы засыпали — засыпало и наше сознание. Оно у каждого засыпает по-своему. И вот это засыпающее сознание исказило, изуродовало наше жизненное восприятие и, вместо правильного отражения действительности, получилась черт знает какая галиматья. И у всех по-разному.

— Но теперь мы проснулись, сознание наше прояснилось, и все пришло в порядок!

В тишину стали снова врываться отдельные звуки сирены. Этот звук постепенно нарастал и сразу же перешел в сильный гул, шум-свист. Весь клубок звуков сопровождался «аккомпанементом» — криком гусей.

Гуси шли на посадку.

Сели, хлопали крыльями, погоготали довольными голосами пятьдесят секунд, а потом, послушные властному окрику вожака, замолчали. Весь шум как будто провалился в бездонную пропасть. Шумы-вихри, сменявшиеся жуткой тишиной, шли волнами. Они повторялись через пять-десять минут. Было уже четыре таких прилива-отлива.

Кто-то из нас прошептал, дотрагиваясь до ружья:

— Эх, шарахнуть бы… в стаю!

Но «капитан» урезонил:

— Сейчас ветка хрустнет под ногою — гуси сразу учуют опасность. К обычным звукам они привыкли. Они их знают. Тишина им нужна, чтобы не прозевать врага. Но чужой шорох сразу же говорит им об опасности. Сегодня пусть гуси жируют, отдыхают. А завтра? Завтра… посмотрим, что будет завтра…

Василий Правдухин

НА ЛОДКАХ ПО УРАЛУ

В тихий ужас можно было прийти, когда на берегу Урала сложили весь багаж. Лежали чемоданы, мешки, свертки, корзины, ружья, палатка, колья, ведра — целой горой. Казалось совершенно невероятным, чтобы все это разместилось в лодках, где нужно сесть девятерым и еще усадить собак. Но здесь помог наш опыт. Постепенно, не торопясь, часто примеряя и перекладывая, мы все прекрасно разместили и уложили. Осталось место и людям и собакам. Правда, провожавшие нас уральцы с нескрываемым ужасом смотрели на лодки, когда они, оставив берег, пошли вниз, уносимые быстрым течением Урала и дружными ударами весел сияющих гребцов. Проплыла пароходная пристань, за ней окраина города с ободранной старой церковью времен Пугачева. А за поворотом — сразу тишь и зелень лесов левого берега Урала. Более легкая лодка «Ленинград» значительно нас опередила, но мы скоро ее нагоняем.

Наш путь далек, тверда рука —Пой песни, пой!..Как друга, встретит нас река —Пой песни, пой!.. —

дружно начинаем мы, «москвичи». «Ленинградцы» — А. Н. Толстой, Л. Н. Сейфуллина, Валериан Правдухин и Б. В. Липатов — завистливо смотрят на нас. А Лидия Николаевна даже замечает:

— Бывает, что люди поют, а вот у нас в «Ленинграде» только разговаривают, да и то не совсем прилично.

Толстой гогочет заразительным «утробным» смехом. Он сидит с ружьем. Надвинул на глаза широкополую соломенную шляпу. Он разыскал ее и купил на базаре в Уральске за сорок копеек.

Проезжаем приток Урала — реку Чаган. Видны деревья Ханской рощи — места отдыха уральцев от городской пыли.

Течение быстро приближает нас к одному из замечательных мест реки Урал. Здесь до революции стоял учуг. Учуг — это железная решетка, которой был перегорожен Урал. Это — грань, за которой действовали железные законы, охраняющие собственность уральских казаков, их богатство — реку Урал. Только в ледоход учуг снимался. Но как только река входила в свои берега, казаки ставили на реке решетку, не пропускающую даже небольших размеров рыбу. И над Уралом воцарялась тишина: не только пароход, даже легкая будара не могла коснуться и нарушить тишины вод Урала, не только невод, но простое удилище рыбака не могло отразиться в его голубоватой зеркальной глади. Степенный казак всегда подходил к Уралу тихо. Долго стоял он где-нибудь у куста, над обрывом, слушая, как играет рыба: звонко бьет жерех, судак или вздымается с глубин громадная белуга, осетр. Как после первого весеннего дождя крестьянин ходит на свое поле слушать рост хлеба, так и уральский казак слушал рост своих богатств — ход рыбы из моря в Урал, к его дому. Красная рыба — белуга, осетр — к осени становилась громадными косяками на зимовье. Это место называлось ятовью. Как раз мы подъехали к первой ятови, которую казаки называли «Царской». Громадное плесо, обрамленное слева отлогим песком, справа высоким крутым яром.

Невольно вспомнилось, как тридцать лет тому назад в декабрьский холод я, совсем еще клоп, бежал сюда из города пешком. Предутренняя синева покрывала заснеженные берега Урала, снег скрипел под ногами. На яру и на песке собралось «все уральское войско» — тысячи громадных мохнатых папах, бараньих курток, заправленных в белые холщовые шаровары. Несмотря на это, кругом почти абсолютная тишина. Ни на льду, ни на реке ни одного человека. Вот по дороге от города в бешеной скачке показалась группа верховых казаков, за ними на тройке — атаман. Начиналась религиозная церемония, и наконец — «удар» пушки. В мгновенье ока вся река закрывалась народом. Быстро работала пешня, пробивая лед, и тотчас над рекой вырастал густой лес тонких сосновых шестов. Так начиналось багренье. Я робко пробираюсь среди казаков, с восторгом останавливаюсь перед только что вытащенным на лед красавцем осетром или громадной белугой. Мне хочется самому принять участие в этом азарте, но… но я не казак, а для уральского казака не могло быть большего оскорбления и обиды, если бы «мужик», «мужлан» взялся за багор, появился среди «войска» на его Урале.