Карин Мюллер - Japanland. Год в поисках "Ва"

Первое, что начинает раздражать, – это шесты. Они квадратные!

«Почему никто не догадался сделать их круглыми, – удивляюсь я, – учитывая, что на тончайшую резьбу на алтаре наверняка ушла не одна сотня часов?»

Затем вижу, что этих массивных тяжелых шестов – 4. Ничего не смысля в плотницком деле, я тем не менее совершенно убеждена, что если бы их было 2, то нести алтарь стало намного бы легче – это прибавило бы упругости шагу. Головы моих братьев по команде торчат поверх шестов, как грибы, подвязанные, как и полагается, хатимаки для пущей решимости. Процессия окружена вторым кольцом из членов команды рангом повыше. Они с ног до головы одеты в зеленое и должны следить за тем, как трудимся мы,- выискивать тех, кто отлынивает, поддерживать должный уровень рвения и следить, чтобы между шестом и плечом не было свободного пространства. Эти люди тверды и неумолимы.

Уже через 4 минуты понимаю, что у меня большие неприятности. Сейчас пятница, середина дня, а алтарь придется носить до вечера воскресенья. К счастью, наши ряды пополняются: служащие и секретарши торопятся домой, снимают серые костюмы и чулки и повязывают свои хатимаки. Постепенно наша ноша становится легче. Все больше и больше энтузиастов встает под шесты, и мое личное пространство, соответственно, все уменьшается, пока я не оказываюсь втиснутой между женщиной спереди и шагающим сзади мужчиной. По моей шее течет чужой пот, а руки давно уже не держат ношу. Но настоящая проблема – под ногами. Слишком уж много их на квадратный фут площади. Новички получают добрую порцию пинков и синяков и отдавленные пальцы на ногах. Как старый барахлящий мотор, алтарь со скрипом дергается вперед, резко останавливается, подает чуть назад, вздрагивает и, наконец, начинает двигаться в плавном ритме, как отлаженный механизм. Все колесики подстроились под общий ход, за исключением одного: меня.

Приказываю себе расслабиться: это ненавистное слово чаще всего слышишь в кабинете гинеколога или в кресле у дантиста. Я уже 3 раза отдавила кому-то ногу, исчерпав запас известных мне японских извинений.

Становится чуть легче, лишь когда мы достигаем главных ворот Асакусы. Это внушительное строение с узорчатой крышей, поддерживаемой двумя колоннами, которые считаются вместилищем буддистских богов ветра и грома. Оба божества грозно взирают на нас с высоты. Я их понимаю – ворота явно не предназначались для синтоистского храма. Мы решительно двигаемся на них, протискиваемся внутрь – это похоже на зубную пасту, выдавливаемую из тюбика, – и заставляем отступить наших надзирателей в зеленом.

Те, что остались, толкают микоси с угла, а внизу мы со своими шестами крутимся, как шарикоподшипники. Мы вошли в длинный прямой коридор, ведущий к храму, по сторонам которого выстроились крошечные лавочки, торгующие всевозможными безделушками для туристов, деревянными игрушками и рисовыми фрикадельками. Путь нам преграждают вешалки с одеждой и прочим товаром. Проход едва ли шире храмовых ворот. Чувствую себя верблюдом, пытающимся пролезть в игольное ушко. Мы делаем рывок

Толпа расступается. Торговцы заносят товар в магазины, старикам помогают встать на цементные цветочные горшки, чтобы было лучше видно. Зеленые теряют всякое чувство сострадания и окружают нас, точно буксиры, маневрирующие вокруг баржи. Тут с одной стороны толкают слишком сильно, и мы скатываемся на сторону, опрокинув вешалку со шляпами. Хозяйка, миниатюрная женщина, спокойно улыбается и даже не двигается с места, чтобы собрать товар. «Гамбаттэ!» * – подбадривает она.

____________________

* Глагол, означающий призыв к усердной работе, труду, упорству в достижении цели. Он трудно поддается переводу. В данном случае он равносилен русскому «давай, жми».

____________________

Почти в полночь алтарь наконец возвращается на место, а мы без сил заваливаемся на стойку в баре нашего спонсора. Мы не ели с утра, и я уже готова сжевать кожаную обивку табуретов. Хозяин подает саке, но одной мысли, что завтра придется снова вернуться к шесту, да еще и с утренним похмельем, вполне достаточно, чтобы напрочь отбить у меня охоту пить что-либо, кроме воды с тоником. Бармен – молчаливый парень, всегда услужливо подливает выпить и подносит огонек внимательно слушает, но сам говорит мало. Лишь раз взглянув в мое безрадостное лицо, он протягивает руку под стойку, и… передо мной, как по волшебству, возникают 5 маленьких шоколадок. Рядом сидит Дзюнко, и хотя обычно она лакомится только дорогими конфетами «Godiva», сейчас можно и поступиться принципами. Но она не замечает шоколадки. Так что мне приходится их игнорировать. Соблюдение японского этикета завело нас в тупик.

Все дело в ики. Насколько я понимаю, ики – это то, что моя мать называла хорошим воспитанием. В ее глазах, это означало: не убивать пауков, залезших в дом, и обращаться с библиотечными книгами лучше, чем со своими собственными В Японии все намного сложнее. Здесь ики – это вязкое болото на первый взгляд не связанных между собой правил и предписаний, свод принципов поведения, отредактированный многими поколениями женщин, которые положили всю свою жизнь на постижение его бесчисленных тонкостей. И самое главное, ики – это нечто, чем я не обладаю, но что мне очень хотелось бы заполучить, как и ва. Подозреваю, что ики должно быть врожденным, хотя Гэндзи мужественно пытается объяснить мне за обеденным столом, что это такое, да и Юкико деликатно одергивает меня, когда я что-то делаю не так.

Но даже моему неискушенному взору виден барьер, незримо вставший между мной и сладкими шоколадками, что так и просятся в рот. В Японии нет ничего более некрасивого, чем наброситься на еду подобно дворовому псу. Недаром блюда японской кухни называют пищей для глаз – это все потому, что ими принято долго любоваться, прежде чем начать непосредственно есть. А в японской иерархической системе, где строго соблюдается, кто ест первым, а кто вторым, процесс еды приобретает и вовсе монументальное значение. На официальных обедах из тупика выходят таким образом: сперва палочки берет хозяин и ждет, пока первый кусочек отведает самый почетный гость. В менее формальной обстановке дело обстоит еще сложнее. И будь я проклята, если первой возьму эту несчастную шоколадку и тем самым докажу свою безнадежную невоспитанность.

У Дзюнко, видимо, таких мыслей не возникает. Она как ни в чем не бывало разворачивает шоколадку и кидает ее в рот. Я следую ее примеру, и 4 шоколадки исчезают моментально – по две на каждого. Одна так и остается лежать на стойке. Как и следовало ожидать, Дзюнко не решается ее взять, и я, не желая показаться менее вежливой, чем она, к ней не прикасаюсь. Нескончаемые мучительные секунды ползут, как гусеницы. Я сажусь на руки, обещаю купить себе 3, нет, 6 шоколадок, как только доберусь до дома. Расправляю обертки от уже съеденных, сворачиваю из них маленьких серебряных черепашек и тайком облизываю пальцы. Время как будто остановилось. Наконец бармен замечает, что шоколадка никому не нужна, и кладет ее обратно под стойку. Я вспоминаю, как мы с братом передрались из-за леденца на Хеллоуин и мама его спрятала.