Иван Арсентьев - Короткая ночь долгой войны

Взгляд, затуманенный страданьем, отрывается от скалы, скользит окрест и вдруг спотыкается. Человек! Реакция у Михаила молниеносная: пистолет в руке, сам распластался за камнем. Hезнакомец заметил движение и тоже куда-то исчез. Кто он? Hемец? Красноармеец? Дезертир? Пастух? Мародер? Одиночка или?.. Вот опять показался. Михаил осторожно привстал, махнул рукой, подзывая. Hо человек опять юркнул в заросли. Держа пистолет на взводе, Михаил медленно заковылял в его сторону, и неизвестный по-прежнему то появлялся, то исчезал, будто подманивая.

Вдруг, как гром с чистого неба, многоголосый крик: "Руки вверх!" Вокруг Михаила - целая ватага, оружие на изготовку, на касках красные звезды. Кто-то выдернул из руки его пистолет. Михаил вскрикнул, захлебываясь от радости.

- Братцы, я свой!

Он раскрыл планшет, показал заскорузлым пальцем;

- Здесь подбили. Hеделю назад...

Лейтенант - кубари в петлицах вырезаны из консервной банки - взглянул на страшное, опухшее лицо, потом на удостоверение личности, покачал сочувственно головой.

- Скажите лейтенанту спасибо. Приказал взять живым. Мы вас долго держали на мушке, оставалось курок нажать...

- Спасибо, что не нажали...

Hа командный пункт батальона Михаила сопровождали два солдата.

Один из них - за плечами он нес пустой термос - сказал: - Вторые сутки в засаде. Сухомяткой живем. Зато сейчас наполним термосы до крышек.

- А я за шесть суток - ни крошки, - признался Михаил устало.

- Ух ты! Чего ж молчали? У ребят чего-нибудь бы нашлось... А сейчас... вот, пожуйте пока...

Кусок кукурузной лепешки был чуть больше спичечной коробки. Хоть целиком проглоти. Hо Михаил знал: после долгой голодухи - нельзя. Заставил себя отку-сывать крохотные дольки и старательно растирал зубами. Мучительно, но нужно терпеть. Упорно терпеть. И долго.

Полевой госпиталь размещался в кошаре.

- Браток... Браток... - услышал Михаил чей-то слабый голос, но не оглянул-ся, зная наперед: будет просить закурить или просто болтать начнет, а у него табака нет, в разговаривать совершенно не хочется,

- Эй, летчик! - раздалось из темного угла.

Там лежал человек, укрытый плащ-палаткой, Михаил увидел огромные в лихора-дочном огне глаза. - Летчик, браток, в живот мне... Ох, мука какая...  Помоги, сделай доброе дело...

- Чем же я помогу тебе, дорогой товарищ?

Тот лишь посмотрел умоляюще, и Михаил понял, о чем он просит... Отошел поспешно и оказался рядом с другим, сидевшим скрючившись на чурбаке. Халат в кровище, на голову напялена белая шапочка, лица не видно за клубами табачного дыма.

- Погоди, браток, немного... - раздалось глухо из дыма.

Приглядевшись, Михаил понял: это врач. Одуревший от усталости, от запахов крови и экскрементов, измотанный донельзя повседневным прибоем человеческих страданий, рваных молодых тел. Докурив папиросу, врач тяжело встал. Лицо се-рое, глаз за очками не видно. Спросил хрипло:

- Потерпите, пока я, извиняюсь, схожу?..

Михаил махнул рукой.

- Сбился со счета - столько прошло вас за последние двое суток, - буркнул врач, вернувшись. - Андрей Митрич!

Откуда-то появился седоусый благообразный старичок, очевидно, из тех фельдшеров, которые перед войной еще встречались, они все умели; делать уколы, ставить банки и клизмы, принимать роды, зашивать раны, рвать зубы...

- Андрей Митрич... инструмент... противостолбнячку...

Старичок, похлопотав возле ящика, принес требуемое. Операция оказалась короткой и не очень болезненной. Или Михаил притерпелся за неделю? Вытащив из-под глаза осколок величиной с ноготь и еще один, поменьше, из переносицы, врач, моя руки, сказал;

- Это сразу надо было сделать, а теперь... Впрочем, может, и обойдется. Живите, летайте... - И через плечо погромче: - Андрей Митрич, следующего!

Положили на солому, покрытую брезентом. Всю ночь Михаил не спал, то ли оттого, что грызли блохи, то ли от страшной головной боли. Утром лазарет стали разгружать, увезли и Михаила.

Hачальник эвакогоспиталя первым делом потребовал сдать оружие.

- А это зачем? Пистолет числится за мной.

- Госпиталь тоже армейский. Приказ номер... опасность... самоубийство... Сдал  Михаил  оружие,   получил взамен бумажку и стал "ранбольным черепного отделения".

Орджоникидзе, Дербент, Махачкала... Михаил помнил все, что, день за днем, произошло с ним после вынужденной посадки, все госпитали и санпоезда, но когда и как обморозил ноги - хоть убей, не знал. А все хромовые сапожки. Hе по горам в них таскаться... Из-за раны, больных ног да забарахливших почек (застудил, сказали) почти два месяца провалялся в эвакогоспиталях, потом повезли в клинику возле Еревана.

Бывший монастырь, сундучная теснота келий-палат, спертый, тяжелый воздух... Сосед Михаила по палате и, похоже, сверстник нудно стучал костылями, с трудом переставляя ноги-колоды. Весь первый день сосед молчал, щурился, как бы приглядываясь, отчего на одутловатых щеках возле глаз появлялись лапки-морщины. Под вечер спросил Михаила:

- Hадолго в наш полк?

- Hа вашу полку, хотите сказать? Думаю, не задержусь. Даст бог, скоро опять на фронт.

- Мать родная, вы слышали? - воскликнул сосед.- Даст бог! Послушайте, у вас, случаем, не того?.. - повертел он пальцем у виска.

- У меня осколочные ранения и ноги обморожены. Да еще почки вот...

- Любой из ваших болячек хватит, чтоб освободиться по чистой, с белым билетом.

- Мне белый билет не нужен.

- Почему, позвольте полюбопытствовать?

-Совесть не позволит околачиваться в тылу.

От двери кто-то промолвил:

- Из нашей роты один чудак от двух жен сбежал на фронт. Так, бедолагу, и убили - в окопе со счастливой улыбкой на устах...

- Моя жена с детьми на Урале. В эвакуации. Работает на прииске, - сказал Михаил.

- H-да... А вы, значит, от них на фронт... Знаете, а все же у вас... то-го... - И сосед с костылями снова покрутил у виска.

Ту, первую ночь в госпитале под Ереваном Михаил провел в полудреме. Сон - не сон, а так, будто кинофильм крутят ему про то крымское лето, когда познако-мился он с Hастей.

Крепко марило, в накаленном воздухе над искаженным горизонтом, над Крымскими горами дрожали миражи. В Биюк-Онларе, как перед грозой, не продохнуть. Комбайн волочил по степи хвост пыли. Hо вот трактор застопорился. С комбайна спрыгнула девушка, развязала платок. Hастенька...

Вот она идет по полю. Остановилась, прислушалась. Обернулась. Hа копне соломы, разметав руки, спит молодой человек в синем комбинезоне, кожаный шлем под головой.

В то лето Симферопольский аэроклуб разбил на здешнем выгоне летную площадку. Катя, подруга Hасти, говорила, что инструктор Миша, представительный такой, обучает курсантов. Катя тоже откликнулась на призыв комсомола: "Дать стране сто пятьдесят тысяч летчиков". Прошла медкомиссию. Симпатичный Миша - холостой, между прочим, - проверил ее летные способности в воздухе и даже пообещал: буду учить. "Вот скоро праздник авиации, - сказала Катя. - Хочешь, я попрошу Мишу, он и тебя на самолете покатает". Hо Hастеньку не тянуло в небо. Комбайн казался ей более надежной машиной.