Александр Яковлев - Омут памяти

Кружилась голова. Представил себя лежащим под снегом целую зиму. И никто обо мне ничего не знает. И никому до тебя нет никакого дела, кроме матери, которая всю жизнь будет ждать вес-точку от сына. Безумие войны, безумие правителей, безумие убийц.

До этого случая все было как-то по-другому, мы стреляли, они стреляли. Охотились на людей, в том числе и я, на передовой со снайперской винтовкой. А тут война повернулась молодым мертвым лицом. Это было страшно. Думаю, что именно этот удар взорвал мою голову — с тех пор я ненавижу любую войну и убийства. И пишу уже другие стихи. «Зеленый гроб за жизнью тащится, зеленый гроб, зеленый гроб…» И так далее.

Что еще вспомнить?

Мне было особенно трудно: я не флотский человек, а «презренная пехота». А в бригаде было два батальона балтийцев, один — черноморцев. Очень медленно признают в тебе старшего. Любят разыгрывать друг друга, в домино играть, деревяшки делали сами. Что-нибудь соорудят вроде стола, где можно деревяшками постучать. Однажды и меня пригласили, как бы проверить на «вшивость». В игре все равны. Сходишь не так — жди обидных слов. Мазила, салага. А я был молод, горяч и глуп. Однажды не выдержал этих подначек, встал, бросил деревяшки и ушел в землянку. Ко мне заглянул повар Павловский — он был старше всех, мы его звали отцом, ему было уже 42 года. «Ты зря, лейтенант, ребята хорошие». Но я-то понимал обстановку. Все мои подчиненные старше меня, уже отслужили 3–4 года, видел, что смотрят на меня с этакой ехидной улыбочкой. Ну и ладно.

Потом все наладилось. Однажды вызывают меня в штаб бригады в особый отдел, в сторонке — молодая женщина. Отберите, говорят, людей понадежнее, сколько хотите. Вот ее надо довести до Новгорода, оставить там на кладбище. Она переоденется в гражданское, а военную форму принесете обратно. Вопросов не задавать. Пригрозили: если не выполните приказ, лучше не возвращайтесь, а стреляйтесь там.

Мы повели эту загадочную женщину в Новгород. Шли ночами, днем отдыхали, промеривали по карте дальнейший путь, мне этим пришлось заниматься самому, быть как бы лоцманом в лесу.

Все прошло нормально. Довели спутницу до кладбища, она там переоделась, сказала нам контрольный пароль. Пошла в одну сторону, мы — в другую. На обратном пути заблудились. Одни говорят, надо идти прямо, другие — вправо, третьи — влево. Взял карту и компас. И сказал: пойдем вот так. Все засомневались, до единого, пытались убедить меня, что нарвемся на немцев. Пошли. Оказалось, что вернулись к линии фронта почти в том же самом месте, откуда уходили. Нас ждали. С этого момента ко мне стали относиться уже как к командиру, признали. Так получилось, случай выручил.

А в общем-то моряки — ребята крутые. Однажды пришел к нам с пополнением помкомвзвода — старший сержант, старослужащий. Выдались три дня для отдыха. Отвели нас километров на восемь от фронта. В других взводах люди стали приводить себя в порядок, а этот «развернул учебу». Ползать, бегать. Совсем обозлил ребят. А на обратном пути к землянкам еще и приказал:

— Запевай!

Все молчат, идут вразвалочку.

— Надеть противогазы!

Какие там противогазы? Давно выброшены. А сумки приспособлены для разных солдатских нужд. Тогда помкомвзвода совсем рассвирепел и скомандовал:

— Бегом!

Ребята побежали да и убежали от него.

Когда об этой истории узнали в роте, наш старшина был краток:

— Не жилец.

И верно. Через два-три дня бой. Старшего сержанта нашли с пулей в затылке.

Провоевал я недолго. Хочу сказать, что за мое время взвод сменился раза три, если не больше. Были случаи, когда из 30–35 человек возвращалось 12–15. Пленных не брали, как и немцы нас. Мы с гордостью носили клички «черные дьяволы», «черная смерть».

В военной литературе часто можно встретить утверждения, что особисты (СМЕРШ) на фронте вели себя надменно, запугивали, стращали, сочиняли доносы. Не знаю, как в других частях, но у нас особисты вели себя вполне нормально. Иногда доходило до того, что капитан, который как бы курировал нашу роту, уговаривал оставить в живых хотя бы одного пленного, за что потом приносил несколько котелков спирта. Без угроз, без приказов, без дерганья нервов.

Но бывали, конечно и дураки. Сошлюсь на пару примеров. Однажды приехал на передовую замначальника оперативного отдела бригады с заданием организовать взятие одной деревушки. Сказал, что это нужно для выравнивания линии фронта. Деревушка стояла на пригорке. На подходе к ней — поля. Послали в бой одну роту, почти вся погибла. Штабист был пьян и груб. Махал пистолетом. Вторую роту погубил. Потом сказал, что утром будет наступление батальоном, а сам ушел в землянку спать.

Я там оказался случайно. С группой ребят возвращался из-за линии фронта и застрял в землянке, где собрался комсостав батальона. Там пили, горевали. Не знали, что делать дальше. Надо же так случиться, что в это время подошло передовое подразделение из дивизии, которая направлялась на замену соседней части. Командовал группой подполковник. Заходит в землянку. Разговорились. Батальонный рассказал об обстановке. «Чертовщина какая-то, дайте я попробую», — предложил подполковник. Он еще не воевал. Горячился. Ну и решили, пока штабист трезвеет, взять деревню ночью. Командир полка, хотя это было нарушением всех порядков и уставов, взял с собой несколько человек, попросил саперов, хотя это было без нужды — бои-то на этом клочке земли уже были. Заняли деревню почти без выстрелов. Только один раненый.

Когда штабист проснулся, ему говорят: не надо атаковать, деревня взята, так-то и так-то. Как? Нарушили мой приказ! Выхватил пистолет и чуть не расстрелял подполковника. Кончилось арестом подполковника за нарушение приказа, его посадили в одну из землянок, приставив часового. Хорошо, что в это время в батальоне был представитель особого отдела, который по своей линии донес в штаб о заварухе. Оттуда пришел приказ: представителю штаба вернуться назад, подполковника освободить. «Ну и дураки же у вас тут воюют!» — бросил подполковник на прощание.

Глупостей было много. Помню свой последний бой. Грустно об этом вспоминать, хотя и орден за него получил. Надо было сделать «дырку» в обороне немцев. Отрядили для этого мой взвод и еще пехотную роту, которой командовал старший лейтенант Болотов из Свердловска. Сосредоточились с вечера. Подтянули артиллеристов, минометную батарею. Немцы были за болотцем, на расстоянии метров, наверное, ста пятидесяти. Цели были обозначены накануне.

И вдруг ранним утром от земли стал отрываться туман. А когда он поднимается, то между землей и туманом образуется прозрачное пространство, видно все, каждую травинку, каждую кочку. Мы сказали координатору этой операции — майору (накануне вечером он был пьян в стельку), что надо сейчас атаковать, немедленно начинать артиллерийскую подготовку, иначе хана. Он обложил нас матом, сказал, что будет действовать так, как было утверждено, а вы пойдете в атаку тогда, когда будет приказано. Мы уже тоже выпили свои 200 граммов и начали в его же духе «аргументировать». Все было напрасно… По плану началась артиллерийская подготовка, минометы, два орудия прямой наводки. Пошли в атаку. Больше половины людей погибли. Меня тяжело ранило. Получил четыре пули. Три в ногу, с раздроблением кости, одну в грудь, прошла рядом с сердцем. Два осколка до сих пор в легких и в ноге. Врачи говорят — закапсулировались.