Григорий Коновалов - Былинка в поле

Стройная игреняя матка со звездой на лбу, проворно перебирая по хрусткому снегу сухими в белых чулках ногами, вынесла их на улпцу. Мелькнула над головой старая двухскатная надворотшща, под которую когда-то взбирался Влас мальчонкой.

В тающей утренней роздымп шла навстречу Фиена, махая свекру рукой.

- Остановить? - спросил Кузьма сына.

- Гони!

Кузьма свернул в переулок, усеянный мерзлым пометом. Фпепа смотрела вслед, не понимая, на самом деле промчался свекор или поблазнплось ей с недосыпу-похмелья - всю-то ночь гуляла с молодухами.

У моста в морозном тумане, распахнув шубу, кривой Якутка долбил пешней окрайкп проруби. Запряженные в сани быки терпеливо ждали, когда он очистит прорубь и напоит их. Проезд по мосту загораживал застрявший воз сена. Навстречу встал Якутка, тараща свой единственный глаз.

- Кузьма Даиплыч, пособи воз вывезти.

- Неколи!

Рискуя расшибить на льду кованную лишь на передок матку, Кузьма направил ее через речку мимо прорубы.

Соскочил с саней. Влажный пар обволок ноздри лошади, она захрапела, разъехалась было задними ногами, но тут же наддала вперед.

- Кого везешь? - кричал уже с того берега Якутка.

- Благочинный - тулуп овчинный!

Раскачивая сытый раздвоенный круп, игреняя набирала рыси по степной дороге. Пестрые куропатки вылетали на дорогу покормиться. Спозаранку облюбовавшая заиндевелый куст носатая ворона покаркала на проезжих, взлетала и кружила над подводой, путано махая старыми, будто продерганными крыльями до тех пор, пока кобыла не оставила на дороге паривший помет.

Кузьма сидел на козлах боком, смотрел то на дорогу, то на сына. Уж так ныло сердце, что и говорить не было сил.

- После свадьбы Автонома отслужите по мне панихиду. Похоронную я положил за божницу.

- Людей-то обманешь, Влас, а бога не обманешь.

- С богом-то жить можно, он незлопамятный, а вот люди... Вы там для отвода глаз потужите обо мне.

- Тужить не привыкать, сынок... За мои грехи наказывает бог моих детей...

У степного раздорожья Влас велел остановиться: одна дорога на станцию, другая - в совхоз.

- Знаю, грешат на меня. Но я отыщу погубителей Ильи Цевнева. Из-под земли достану. Приживусь где-то поблизости. Опасно, могут признать меня раньше времени, да ведь иного выхода нету. Батя, не кручинься, не терзайся. Я пока не помер... Жить дюже охота... А если придет мой час, повидаюсь с вами.

- А не хуже смерти твоя задумка?

Ветер гнал поземку, пересыпая дорогу, занося хвост лошади вправо. Борода Кузьмы смерзлась от слез.

Под вечер, с морозцем, низким под поземкой солнцем пришел Влас в контору совхоза. Взяли его кузнецом. Поселился в пустовавшей у оврага халупе, переклал печку и, согрев себе чай, подумал, что вот и началась новая жизнь с пристальной приглядкой к людям - тяжелое перелопачивание своего пройденного пути.

8

Домой Кузьма вернулся чернее земли, и казалось самому, будто душа закосматплась в тревоге и тоске. Бросил, не распрягая, среди двора игренюю и, войдя в дом, запричитал, обнимая Фиену, мывшую полы:

- Родная моя сношенька, горемычная голубушка...

Сказал мне служивый, наш Власушка...

Боль под сердцем выпрямила Фиену, с вехтя в руке косичкой стекала вода.

- Чего путляешь, батюшка?

- Влас-то наш, царствие ему небесное... погиб.

Фиена выронила вехоть.

В два голоса со свекровью заголосили они.

Приходили шабры, покачивая головами. Дотошным сердобольцам хотелось узнать подробности: в лоб или в сердце убили Власа? Чья пуля? А может, долго умирал, маялся, вспоминал отца с матерью, жену, шабров? Почему нет бумажки?

Но Кузьма помалкивал о похоронных бумагах, страшась их.

- Где тот служивый? - подступила Фиена к свекру. - Я сама поеду к нему, до всего дознаюсь. Последними муками голубя моего буду казниться до холодной могилки...

Автоном закрылся в горнице на крючок, широкой свинцово-тяжкой ладонью разгладил на своем письменном столе так долго летевшее горестное извещение о смерти старшего брата, перечитал много раз, снял копию. Командир эскадрона извещал несчастных родителей о геройской смерти красного конника Власа Кузьмича Чубарова, аж пять лет назад сложившего голову за рабоче-крестьянское счастье и Советскую власть.

Старшего брата Автоном помнил смутно, досадовал, что служил тот не в стопроцентной красной, а какой-то крестьянской, потом даже в белой армии, перешел дорогу ему. Ходил Aвтоном среды молодежи, как меченый баран в стороннем стаде, - ни свой, ни чужой. Нехотя, и то лишь благодаря Тимке Цевневу, приняли Автонома в комсомол. А дальше пути заказаны. Будь он несравнимо умнее самого Захара Острецова, председателем сельского Совета не поставят. Знать, не быть ему коренником - пристяжным подскакивай при Захаре. Корми их хлебом, а командовать будут они. А ведь даже неграмотный отец одно лето председательствовал: оценили красные его каторгу. Правда, потом сместили все за того же Власа.

В горнице при керосиновой лампе сели за поздний праздничный обед. Горе горем, а Кузьма поставил на стол бутылку водки. Василиса налила гусиной лапши в деревянную чашку, нарезала мясо на липовой доске, мосол положила перед любимым сыном.

- Ешь мосол, Автоном. Фиена, принеси студень.

Фпена запноходила, качая бедрами, в сени, неплотно

прикрыв за собой дверь, - настораживала затаенная подавленность и зоркость стариков и Автонома.

- Какая там женитьба, если в доме Фиена? - услыхала она голос Автонома. - Вот ты, батя, с Библией не расстаешься, маманя слова ладом не скажет, да молодаято умрет у нас от скуки и страха.

- Чай, мы не звери... А Фиена не помеха - отделим, - сказал отец. - И Власушка такой наказ давал.

Фпена так швырнула на стол тарелку со студнем, что студень долго дрожал.

- Все секретничаете от меня, будто я помешаю сватам. Я бы белье пошила Автономше.

- Чай, невеста сошьет.

Кузьма налил водку. Все выпили, кроме Автопома.

Дружно ездили ложками в чашку. Лампа висела сбоку, и по деревянной стенке двигались тени рук, голов.

- Хочешь, Фиена, живи с нами, хочешь - иди к отцу.

Молодая, найдешь себе мужика, - сказала Василиса.

- Так я и ушла без всего! Чертомелила на вас семь лет. Без мужа пинка мне под зад?!

- Не сквернословь. С голыми руками тебя никто не отпускает. Разделим по совести. Без вымени овца - баран, корова - мясо, - сказал Кузьма.

Высохли слезы на каленом лице Фиены.

- Все пополам: лошадей, коров, овец. Избу мне поставите новую, расходилась Фиена перед Автономом, - иначе себя изведу, нагая пойду, а вас по миру пущу.

- Чужой бедой сыта не будешь, - сказал Кузьма.

- Не быть молодой снохе в доме, пока я тута! И зачем тебе хомут на шею надевать в молодые лета? Не мужик ты еще, хоть и заусатился. Погуляй, повольничай годика три. Книжки у тебя есть, блюсти чистоту буду я.