Михаэль Деген - Не все были убийцами (История одного Берлинского детства)

«Вы здесь живете?» — спросил один из них.

«Нет, но хотели бы снять здесь номер», — сказала Дмитриева.

Солдат насторожился. «Вы иностранка?» — спросил он.

«Я уже двадцать три года живу в Германии, у меня немецкое гражданство. Наш дом примерно час назад разбомбило».

«Ваши документы!»

Кажется, мы попались. Меня охватила дрожь. Убежать? Или притвориться непонимающим простачком? А может, упасть, будто потерял сознание? Я взглянул на мать. Она незаметно покачала головой — стой на месте, спокойнее. Что это означало?

«Почему она так спокойна?» — думал я. Людмила тем временем достала из сумки паспорт.

Солдат внимательно проверил паспорт и вернул владелице. «А вы», — повернулся он к матери, — «ваш дом тоже разбомбило?»

«Мы живем в одном доме».

Мать поставила свой портфель на тротуар, порылась в кармане пальто и спросила Дмитриеву: «Нет ли у тебя случайно ключа от моего портфеля?»

«Откуда у меня твой ключ?» — ответила Дмитриева. — «Дай-ка я еще разок проверю!»

Она не торопясь обшарила карманы маминого пальто. Эта сцена была похожа на цирковое представление — однажды в цирке я видел, как клоун проделывал нечто подобное. Интересно, что они обе задумали? Всем своим видом мать показывала, как ее волнует отсутствие ключа. «Его здесь нет!» — трагическим шепотом сказала она.

Дмитриева села на край тротуара, широко расставив ноги. Медленным, элегантным движением она сняла туфли, и перевернув, легонько потрясла их.

Мать с беспомощным видом ходила вокруг нее. Я подумал — сейчас она заплачет. Ее лицо исказила бессмысленная ухмылка. Оба «цепных пса» тоже ухмылялись.

Дмитриева, видимо, почувствовала растерянность матери. Внезапно она вскочила, в руке у нее был маленький ключик. «Вот он, нашла!» — закричала она. «Вот он!» — повторила она неожиданно высоким голосом.

Она стояла, с неизменной сигаретой во рту, высоко подняв руку, в которой был зажат ключ. В ее позе было что-то комическое. Я громко засмеялся. Следом за мной истерически засмеялась мать. Оба солдата тоже начали смеяться. Засмеялась и Дмитриева.

Наконец, прекратив смеяться, она отдала матери ключ и сказала: «Ну, открой портфель, покажи свои документы, а я позвоню еще раз — может, откроют».

Мать наклонилась над портфелем. Я оцепенел от страха. Что делать?

Отвлечь внимание «цепных псов»? Снова затеять какую-нибудь клоунаду?

До сих пор молчавший второй солдат обратился к матери: «Ладно-ладно, оставьте, мы вам верим. Так где вас разбомбило?»

«На Гекторштрассе», — ответила мать.

«Да, эту улицу бомбили основательно. Не открывают?» — спросил он у Дмитриевой. — «Не трудитесь — палец сломаете. Идемте, тут недалеко наша машина. Мы собираем всех, кто потерял жилье».

«Куда вы нас отвезете?» — спросила мать.

«На Лехнинерплац. Там собирают всех, кто пострадал во время бомбежки. Вы сможете там получить еду и переночевать. А завтра отправитесь к родственникам, или, может быть, вам предоставят другое жилье».

Когда мы были уже в машине, один из солдат спросил Дмитриеву — не работала ли она в цирке.

«Да, раньше работала. Но теперь я на пенсии», — ухмыльнулась она и посмотрела на меня. Ее ответ развеселил меня. Я засмеялся.

На Лехнинерплац для пострадавших от бомбежек освободили здание кинотеатра. Выстояв очередь, мы получили стакан горячей воды.

«Вот так супчик!» — ухмыльнулась Людмила. И прошептала:

«Хорошо бы к этому немного водки».

Однако матери было не до шуток. «Что же нам дальше делать?» — спросила она тихо. «Исчезнуть. Вы же сможете это сделать», — улыбнулась Дмитриева.

Она держалась так, как будто ей никакого дела до нас не было, как будто она хотела сказать:

«Я сделала для вас достаточно. Теперь действуйте самостоятельно».

Я был потрясен. Всем своим видом Дмитриева показывала, что не хочет больше с нами знаться. Она повернулась к нам спиной. От нее так и веяло холодом и отчужденностью.

Мы с матерью переглянулись. «Черт побери», — подумал я. — «А мама считает эту женщину своей подругой!» Мы к этому времени еще не успели зарегистрироваться, и поэтому к нам быстро подошла полная женщина в сестринской форме и прижала меня к себе. «Ты что, один здесь?»

«Это мой сын», — сказала мать, потянув меня в сторону.

«Детей здесь обслуживают отдельно. Ему не нужно стоять в очереди. Сейчас мальчик пойдет со мной. А когда он проснется, вы получите его обратно. Но сначала вам и вашему сыну нужно зарегистрироваться».

Она смеялась и подталкивала меня вперед. Я оглянулся на мать — она успокаивающе помахала мне.

А потом я увидел Людмилу. Я проходил мимо нее, и она смотрела на меня.

«Спокойной ночи», — вежливо сказал я.

«Кто это?» — спросила сестра.

«Подруга моей мамы», — ответил я.

«Ее дом тоже разбомбило?»

«Мы жили в одном доме» «Ну хорошо. Завтра утром вы все увидитесь снова».

Она вела меня к дверям мимо стоящих в очереди людей, мимо стола, у которого такие же сестры разливали суп. Поодаль от стола стояли мужчины в форме вермахта и несколько мужчин в пальто. Взгляд у них был такой же равнодушный, как у Дмитриевой. Казалось, их ничто не интересует. Но у меня было ощущение, что они очень внимательно наблюдают за нами.

«Когда я вырасту, я тоже стану эсэсовцем», — кивнул я на стоящих позади стола людей.

«Где ты видишь эсэсовцев?» — спросила сестра, подталкивая меня к выходу. — «Все эсэсовцы — на фронте».

«Не такой уж я дурак», — усмехнулся я. — «Разве вы не видели у них под пальто эсэсовской формы?»

Мною овладело какое-то непонятное возбуждение. Меня так и подмывало рассказать этой тетке все. Интересно, что произойдет потом?

«Я еврейская свинья, маленькая еврейская свинья, и если бы янки нас сегодня не разбомбили, я бы все еще торчал в этой аристократической квартире. И никогда бы сюда не попал, если бы не бомбежка».

Внезапно она остановилась и внимательно поглядела на меня. События этой ночи вконец измучили меня, и я не помнил, подумал ли я об этом или сказал это вслух. Что бы она сделала в таком случае? Может, она схватила бы меня за шиворот и потащила к гестаповцам? А может — и нет. Эта тетка казалась такой добродушной!

«Ты какой-то странный. Уж не свихнулся ли ты часом? Если начнешь реветь, я отправлю тебя обратно в очередь. И ты будешь стоять там до посинения».

«Или до пожелтения», — ухмыльнулся я.

«Почему — до пожелтения?» — раздраженно спросила она.

«Потому что шестиконечная звезда — желтая», — мысленно ответил я, но вслух сказал, пожав плечами:

«Да просто так».