Жан Батист Баронян - Артюр Рембо

Обстановка в департаменте оставалась тревожной, и сильные холода, установившиеся с началом зимы, положения не улучшили. 2 ноября Артюр в письме Изамбару жаловался на свою пассивность и бездеятельность и называл себя существом «без сердца»:

«<…> Я умираю, разлагаюсь в нелепости, никчёмности существования. Что поделать, я чудовищно упорствую в поклонении вольной воле и многому такому, что “вызывает сожаление”, не так ли! — И вот, я остался! Я остался! — много раз мне хотелось снова уйти. — Шляпу, плащ, руки в карманы и — в дорогу! Но я останусь, я останусь. Я этого не обещал. Но я поступлю так, чтобы заслужить ваше доверие — так вы мне сказали. И я его заслужу. Я не могу сейчас сильнее, чем прошлый раз, выразить признательность, которую к вам испытываю. Я вам это докажу. Если потребуется что-то сделать для вас, я умру ради этого — даю вам слово — мне ещё есть много чего сказать вам…»{25}

Ниже подписи он сделал приписку:

«Война: — Мезьер не осаждают. Когда начнётся? Об этом ничего не известно — <…> То здесь, то там — вольные стрелки — отвратительная чесотка идиотизма, таков дух населения. То ли ещё будет. Это развращает»{26}.

Что ещё утешало Артюра, так это муниципальная библиотека Шарлевиля. Он туда часто наведывался и просил у старого библиотекаря Жана Батиста Юбера, человека раздражительного и непредсказуемого, книги, которых не нашёл в квартире Изамбара или за неимением денег не смог купить в магазине Проспера Летелье. Он внимательно вчитывался в тексты Жана Жака Руссо, Гельвеция, Гольбаха, Прудона, словом, бунтовщиков, строптивцев, на стоящих вольных стрелков, восстававших против религии, общепринятой морали, воспитания, властей, денег…

В тишине читального зала, где никогда не было много посетителей, он и сочинял — по большей части стихотворения, выражавшие болезненную горечь бытия, тревоги, неутолённые эротические фантазии, пароксизмы гнева и ненависти. Одни из них были написаны под более или менее определённым влиянием парнасцев («Голова фавна»), другие — вполне самобытны с присущими только автору словами, выражениями, метафорами, неологизмами, находками, такими, например, как «шаровидные пальцы», «темя, прикрытое сварливыми волнами», «яркое солнце придавало коже атласный блеск», «гроздья миндалин», «чернильные цветы, плюющиеся запятыми пыльцы», «чаши на корточках». Были ещё черновики, наброски, которые он выбрасывал, добиваясь безупречности своих рукописей.

Тридцатого декабря 1870 года немцы начали бомбардировать Мезьер. Город со своими высокими серыми стенами и грозными выступами цитадели превратился в укреплённый лагерь, из которого было невозможно выйти. Непрерывно шёл снег, и картина была феерическая. Всполохи огня смешивались с битым кирпичом, землёй, и невозможно было понять, что же падает с неба.

До дома на набережной Мадлен в Шарлевиле, где мать заперла Артюра с сёстрами, доносились грохот пушек и разрывы снарядов. Все мысли Артюра были об Эрнесте Делаэ: где он теперь укрывается? Можно не сомневаться, думал он, что сидит в подвале родительского дома и дрожит там от холода и страха. Этот жуткий оглушительный кошмар продолжался час за часом. Наконец к утру Мезьер, искромсанный тысячами снарядов, капитулировал.

Вслед за этим немецкие войска начали занимать город. Ближе к полуночи под барабанный бой они выстроились на Герцогской площади. Для Рембо это значило «поражение, зачеркнувшее будущее»{27}. Иллюзии по поводу жизни и человеческой натуры были окончательно развеяны. Он видел смерть, он ощущал её омерзительный резкий запах и стряхивал его со своей кожы, с рук, будто боялся, что он проникнет в него и завладеет всем его существом.

Везде вокруг были следы, оставленные этой войной, истинного смысла и политических причин которой Артюр понять не мог.

От дома семьи Делаэ остались одни руины, но, к счастью, Эрнест и его семья были живы и здоровы. В помещениях конного завода в Мезьере разместили лазарет, который заполнился отчаявшимися беднягами с угрюмыми лицами — солдатами, пережившими бойню, ранеными, искалеченными, безногими, неимущими больными.

Несколько дней спустя стало известно, что и Париж подвергся артиллерийскому обстрелу, жертвами которого стали шестьсот человек. Эта новость привела Артюра в ещё большее уныние.

Вскоре он стал думать только об этом.

А что, если, несмотря на все эти трагические события, опять уехать в Париж? Не подоспело ли время показать свои стихотворения известным писателям, предложить их издателям, например редакции «Художественной библиотеки», где Поль Демени уже опубликовал две свои книги?

Двадцать пятого февраля 1871 года Рембо поездом уехал в столицу, имея на руках полноценный билет, купленный на деньги, которые выручил у одного часовщика за свои часы. И хотя он после истории в Дуэ обещал Изамбару, чтобы заслужить его доверие, никогда не покидать дом без ведома матери, — ну и пусть!

Война закончилась, но Париж был обескровлен, истощён лишениями осадных дней. Измученные голодом парижане дошли до того, что стали употреблять в пищу животных зоосада, и в меню ресторанов появились диковинные блюда: котлеты из мяса тигра, медвежий окорок, бизоновый горб, спина кенгуру, жаркое из тукана, печень страуса, мясо крокодила под маринадом и т. п.

Повсюду чувствовалось отчаяние, но Артюр старался его не замечать. К тому же до него никому не было дела. В «Художественной библиотеке» его и слушать не захотели, хотя он сослался на рекомендацию Поля Демени. Тогда он отправился в пассаж Шуазёль в надежде встретить Альфонса Лемера, но его там не приняли. Он обошёл книжный магазин Лемера, осмотрел последние новинки, относящиеся к недавним событиям: «Письмо бретонского национального гвардейца» Франсуа Коппе, «Освящение Парижа» и «Вечер битвы» Леконта де Лиля, «Ярость вольного стрелка» Катюля Мендеса, «Нашествие» Андре Тёрье, «Военные стихи» Эмиля Бержера, зятя Теофиля Готье.

Что касается «Военных стихов», то, пробежав глазами несколько строк, Рембо решил, что мог бы лучше выразить бедствия и катастрофы, вызванные войной. Потом он бросил взгляд на последние выпуски «Современного Парнаса» и «Затмения». На обложке «Затмения» была помещена карикатура в красках работы Андре Жиля.

Этот карикатурист, которому в то время было тридцать лет, дебютировал в феврале 1866 года в другом сатирическом еженедельнике «Луна» (адрес: дом 333, Млечный Путь, вход со двора!). Артюр открыл его для себя в книжном магазине Проспера Летелье и был в восторге от его шаржей на видных деятелей Второй империи — Виктора Гюго, Виктюриена Сарду, Леона Гамбетту, Александра Дюма-сына, Гюстава Курбе, Жака Оффенбаха. Композитор был представлен оседлавшим скрипку и отбивающим такт, вслед за ним вихрем неслись персонажи его оперетт. А фотограф Надар был изображён взбирающимся на свой воздушный шар «Гигант».