Chanel No.5. История создателя легенды - Натали Бо
27 декабря 1915 года мы устраиваем крещение Эдуарда. День, когда все мои родственники наконец-то воссоединяются! Крестной матерью, разумеется, является моя сестра Жанна, а крестным отцом в отсутствие Ксавьера Дарда, моего большого друга, оставшегося на фронте, мы попросили быть Поля Плено. Я глубоко счастлив, когда вижу, как он держит моего сына у купели. Поль – человек необычайный! Красавец-мужчина, веселый, солидный, доброжелательный. Настоящий интеллектуал, остроумный, энергичный и смелый. Инженер, выпускник Высшей школы искусств и ремесел, в 1913 году стал директором фабрики «Ралле», где его высоко ценили. Плено – страстный путешественник, был в Сибири, Китайской Монголии, Индии и даже на Южном полюсе, куда он сопровождал командора Шарко в качестве фотографа в 1903 году. Из этой экспедиции он привез сто пятьдесят фотографических пластин и столько же смачных анекдотов. Вове на крещение он подарил фотографию пингвина, которую я в тот же вечер повесил над кроватью мальчика.
Вместе с командующим Де Роузом Поль только что закончил разрабатывать проект организации аэро-фотосъемки для французской армии. Ни больше ни меньше! В качестве заведующего подразделением аэрофотосъемки 5-й армии он был включен в состав 12-й эскадрильи. Он летал на двухместных самолетах с круговым обзором и не боялся ни летать, ни сталкиваться в полете с теми фигурами высшего пилотажа, которые навязывали ему вначале товарищи-авиаторы, чтобы его испытать. Один раз в крыло самолета, в котором он летел, даже попали осколки снаряда, выпущенного немецкой зенитной артиллерией. За десять месяцев службы Поля в армии появилась аэрофотосъемка, это был результат его работы. Он разработал специальные камеры, предназначенные для съемки на большой высоте, но требующие подвески, которую всегда трудно установить на борту самолета из-за вибрации двигателей. И Полю, гениальному инженеру, удалось устранить эти недостатки с помощью карданной подвески и грамотного размещения теннисных мячей (надо было до такого додуматься).
Поль рассказывает нам, как в усадьбе в Розне в большой гостиной висели трофеи, свидетельствующие о победах над вражескими самолетами во время боев в небе, на короткой дистанции, по окончании которых летчики 12-й эскадрильи отдавали дань уважения своим противникам либо воинскими почестями на их могилах, либо рукопожатием, если те оставались живы! Веселье, молодость, дерзость – вот что он испытал за восемнадцать месяцев, проведенных бок о бок с бойцами эскадрильи.
Через несколько дней после крещения Поль приглашает меня на встречу с одним из своих товарищей-летчиков – его отправляют в Румынию, и в Москве он проездом. Мы садимся в его «Гочкисс» и едем в ресторан «Летучая мышь», он открыт всю ночь. Здесь есть сад с акациями, фонтан, пруд, в котором плавают осетры. Бутылки шампанского. Цыганский оркестр. «Фальшивая веселость…» – как говорит Поль. «Россия устала от войны». А снаружи толпы раненых солдат в сопровождении медсестер идут в церковь, чтобы помолиться, а другие идут колоннами, окруженные своими офицерами, и раболепствуют перед командованием. Во флигеле завода «Ралле» на восемь дней разместили батальон русской пехоты. Вечером, за трапезой, по обычаю всей русской армии и в мирное, и в военное время поется вечерняя молитва за Царя и Отечество, все поют в один голос, солдаты и офицеры: «Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое, победы благоверному Императору нашему Николаю Александровичу на сопротивныя даруя…». И когда я слышу голоса, поднимающиеся в темной ночи этой войны, которая с каждым днем поглощает все больше людей, я, конечно поражаюсь не только могущественной вере, но также и долготерпению этого измученного народа.
Теперь мое желание выходить, как раньше, в свет все больше уступает желанию возвращаться по вечерам домой, чтобы увидеться с Эдуардом, хотя бы ненадолго, перед сном. Надо сказать, что и город изменился: атмосфера тяжелая, вести с фронта тревожные. Плохо работает снабжение оружием и продовольствием, человеческие потери становятся все значительнее, часть населения бежит, вытесняемая отступлением русской армии в Курляндии, Литве, Польше… Все эти беженцы рассеиваются по территории России. Раненых так много, что больницы переполнены, а многие здания превращены в госпитали. Женщины из буржуазии и аристократии, которые раньше не работали, стихийно предлагают свои услуги врачам и среднему медицинскому персоналу, чтобы помогать им как-то справляться с этим непрерывным потоком. В таких условиях вечера, на которых теперь обсуждают политику и свободу, меня мало привлекают, настолько мне кажется вопиющим несоответствие между реальным положением дел и представлением о нем большинства людей. Одно можно сказать наверняка: в то время как государство перегружено, общество, к счастью, самоорганизуется в многочисленные комитеты, чтобы попытаться компенсировать недостатки его работы, они помогают снабжением, уходом за ранеными, оказывают информационную поддержку. Это здоровая реакция, но семена таких агрегатов власти могут впоследствии оказаться опасными для государства во время социальных волнений или даже революции.
В конце концов я вынужден признать, что долгие дни в лаборатории с опасными веществами чрезвычайно утомляют меня. Месяцы, проведенные в окопах, вызывают во мне горечь, ожесточение, которые только усиливаются из-за моей ежедневной смертоносной работы.
«А мое вдохновение – это ты, моя снежная королева, именно твою душу я узрел в тех краях за полярных кругом»
Иде кажется, что я изменился. Она не говорит мне об этом, но я это чувствую в нерешительных движениях ее рук, как будто она пытается найти подходящей жест или слово. Меня это иногда раздражает. Я люблю ее. Но я закрыт, сосредоточен на самом себе. Как и все мои товарищи, я построил себе оболочку, которая позволяла мне жить в волнении, вернее опьянении, которое находило на нас во время сражений, или в их нескончаемом ожидании, когда непрестанно приходилось быть начеку, прислушиваясь к непрерывным обстрелам.
В грязи пустота оглушительного дня обволакивает солдата, засасывает его, доводит до оцепенения. Да, хуже всего для солдата не воевать, а страдать от своего бедственного положения. Когда я закрываю глаза, я вновь вижу перед собой эту свинцовую серость ожидания, холод, единственный источник света – косые взоры товарища, крысы, бегающие под ногами, тщетные попытки найти чуть менее неудобное положение для сна, чтобы заснуть хоть на мгновение… А когда я просыпаюсь, дневной свет, проходящий между занавесками, кажется мне удивительно сырым. Он пронзает забитое, дымное и сизое небо моей застывшей ночи, которая каждый раз возвращается ко мне. В этом полусне я, несомненно, разговариваю, ерзаю и стону, резко дергаюсь, когда Ида пытается нежными ласками успокоить меня.
И вот я просыпаюсь и вижу ее лицо перед собой, оно омрачено горем от моего волнения и от того, что я отверг ее любовный жест; я прошу прощения, сжимаю ее руку, подношу ее к своим глазам и накрываю ею, как будто ее рука может прогнать всех этих призраков прочь. Я яростно
