Виктор Троегубов - Жизнь в «Крематории» и вокруг него

ОДНОСЛОЙНАЯ ЧЕРНУХА

В марте 1986 года Армен сообщил мне, что ему позвонили из так долго бойкотировавшейся нами московской рок-лаборатории. У ее истоков стоял некий Булат Мансурмункулов, являвшийся основным двигателем первого состава рок-лаборатории. Мы подъехали в Старопанский переулок и, переговорив, согласились уже на следующий день сыграть на так называемом методическом прослушивании, проходившем на базе группы «Клон» где-то у метро Семеновской. В тот день экзаменовалось около 10 команд. Конференц-зал некоего предприятия был на четверть заполнен друзьями музыкантов и немногочисленной тогда околомузыкальной тусовкой. Была в наличии представительная комиссия, в которой среди различного рода функционеров восседали Александр Градский и Маргарита Пушкина. Вернее Градский по очереди в пух и прах разносил выступающие группы. А это были «Метро», «Институт косметики», «Грунтовая дорога» – довольно известные в те времена группы, но в тот день уничижительная критика Градского, игравшего в комиссии безусловно первую скрипку, имела под собой почву – все выступления были предельно слабыми и неинтересными. Мы были смущены и готовились к худшему. Во время десятиминутной настройки звука, не принесшей желанного баланса, мы сквозь гитарно-скрипичные звуки отчетливо слышали поставленный вокал Александра Борисовича, распекающего наши тексты, находившиеся в печатном виде у комиссии. Помню точное определение Градского: «Однослойная чернуха». Короче: ничего хорошего не предвиделось, и я даже предложил не менять наш обычный прикид на концертный. Но Армен настоял на обратном, и мы выползли на сцену.

Лишь несколько секунд понадобилось, чтобы отрешиться от полупустого зала и звукового дисбаланса, от дискомфортной ситуации – да просто от всего. Мы начали, и сразу прекратились зевки и разговоры. В тот день мы исполняли семь наших суперхитов в следующем порядке: «Крематорий» – «Житейская смерть» – «Таня» – «Посвящение бывшей подруге» – «Америка» – блюз «Наше время» – «Последнее слово» (четыре песни написал Армен, остальные три принадлежали мне). Уже во время исполнения первой песни Градский, сидевший в составе комиссии в задних рядах, вдруг вскочил и выбежал из зала в дальние от сцены двери. Я тогда подумал: «Неужели так плохо?». Но тут распахнулась ближняя к сцене дверь, Градский вошел и уселся на второй или третий ряд. Весь его вид выражал интерес, а в какие-то моменты он просто прихлопывал и притопывал в такт нашей музыке. Мне показалось, что кульминации телодвижений Александра Борисовича приходились на наши двухголосия… Как только мы закончили и прямо по маленькой лесенке сошли в зал, Градский подошел ко мне, пожал руку и сказал: «Вы отлично играли». Я был настолько польщен его похвалой, что ответил чуть нагловато: «А вы отлично хлопали!». Мы еще о чем-то говорили, но я был в состоянии такой эйфории, что запомнил далеко не все. Помню, как потом подошла ко мне и Маргарита Пушкина, которую мы тогда знали в лицо, но не знали лично. «А кто пишет тексты?» – спросила она. «Каждый, кто поет», – не растерялся я.

В общем, уже через две недели «Крематорий», по рекомендации Пушкиной и Градского, участвовал в финальном концерте Всесоюзного конкурса «Творчество молодых», проходившего в ДК АЗЛК (1200 мест). Правда мы пели всего две песни, и наши опусы в целях официальной отмазки от любых претензий были представлены как пародии на западный образ жизни. Думаю, не многие команды с текстами, подобными нашим, могут похвастаться выступлением такого ранга в том, «перестроечном», 1986-ом. И еще одно наблюдение: исполнявшаяся на концерте «Америка» была песней, к которой годом ранее больше всего придирался кагэбэшник. Вторым номером был блюз «Наше время».

КРИЗИС

Несмотря на то, что «Крематорий» с успехом прошел прослушивание и был принят в ряды рок-лаборатории, дальше литовки песен и участия в занудных собраниях не шло. Дело в том, что в созданной в пику уже существующим мафиозным творческим и эстрадным объединениям рок-лаборатории власть была захвачена мафией нового типа. Группы, первыми занявшие места в новой организации, быстро поняли, что «автобус – не резиновый» и всем места не хватит. Поэтому после некоторого отсева создалась (вольно или невольно) компания, которая плотно контролировала положение. Сущность взаимоотношений внутри этой тусовки лучше всего определялась поговоркой «кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку». «Центр», «Ночной проспект», «Звуки МУ», быстро ушедшая в филармонию группа «Браво», «Николай Коперник», вылупившийся из «27-го километра» «Вежливый отказ» и «Бригада С». Эта компания, добиваемая в зависимости от ее же интересов второсортными группами, в разных сочетаниях и выступала на редких, санкционированных властями и с помпой проходивших мероприятиях рок-лаборатории. Тогдашнее руководство новоявленного «москонцерта» приплясывало под их дудочку, как пидеры на вечеринке, а в отношении «Крематория» проводило следующую политику: мол, группа только для камерных выступлений – в больших залах, дескать, потеряется весь кайф.

Под предлогами подобного типа перекрывались все пути не только «Крематорию», но и многим другим. Лишь сила песен, выплеснутых в массы на записях и концертах, да энергия нашего директора Димы Бродкина дали нам возможность продержаться тогда на плаву. В условиях монополизации концертной деятельности с трудом удавалось находить возможность выступлений, так необходимых нам тогда для получения опыта. Очень запомнился экзотический концерт, проходивший 29 июня в парке имени Дзержинского (в Останкино), где мы выступали на плавающей посреди озера платформе, а на противоположном берегу, кроме прочего собравшегося люда, сидела крутая металлическая тусовка во главе с Хирургом и тащилась от впервые открыто звучавших на многотысячный парк еще вчера запретных текстов.

На следующий день состоялось отличное выступление в помещении театра-студии «На Красной Пресне». Вначале прошел спектакль «Над пропастью во ржи» по Селлинджеру, и, казалось, в зале сидела вся хипстерская тусовка Москвы. Так что наш последующий концерт был и для нас, и для публики высшей степенью отвяза, и мы сыграли тогда почти весь наш репертуар.

Но одновременно с внешним апофеозом сгущались тучи внутри группы. С тем, что было сделано (записано и сыграно), все было очевидно – в кайф! Но куда и как двигаться дальше? Ясно было лишь, что необходимы изменения в составе, а именно введение новых музыкантов, как минимум барабанщика и гитариста. Все понимали, что это предполагало: 1) последующий болезненный процесс притирки, 2) изменение лица команды, а значит и роли каждого из нас. Вот так все было непросто, тем более что внутри группы не существовало единого мнения о необходимых переменах, а самыми диаметрально-противоположными были мои с Арменом проекты будущего группы. Мы как хирурги со сверкающими скальпелями прыгали вокруг собственного детища, зная, что для спасения его необходимо вначале расчленить. Представляете, как напряглись отношения и потяжелела атмосфера?.. Когда стало ясно, что мы с Григоряном уже не понимаем друг друга и становимся врагами, я понял, что мне стоит уйти из группы. Мой музыкальный поиск находился в более далекой от стиля «Крематория» плоскости, чем музыкальные воззрения Армена. Поэтому я и решил «выйти вон из самолета» для того, чтобы дать ему шанс лететь дальше. Я вообще никогда не держался за уже вставшее на накатанные рельсы название «Крематорий». Музыкант должен всегда искать что-то новое, а для того он должен быть свободен от стереотипов восприятия публики. В отличие от моих идеалистических воззрений на творчество, Армен уже генетически был прагматиком и понимал, что, сберегая для себя название, он гарантирует себе внимание публики…