Мария Барятинская - Моя русская жизнь. Воспоминания великосветской дамы. 1870–1918

Проходя мимо зеркала, я бросила быстрый взгляд на свое отражение и увидела не очень соблазнительную картину. Мое лицо было малинового цвета, завитые накануне волосы распрямились от жары, а челка торчала, как щетина. Когда танец закончился, герцогиня, указывая на принца Саксен-Веймарского (в то время семидесяти пяти лет от роду), произнесла: «Это человек старой школы, он танцует весь вечер!»

Тем вечером меня познакомили со многими королевскими особами, среди которых были герцог и герцогиня Конно. Их сопровождали господин и госпожа Саквиль-Уэст (ныне лорд и леди Саквиль). Леди Саквиль отличалась потрясающей красотой и была одной из самых очаровательных женщин, каких я когда-либо встречала. Я вновь встретилась с ней в прошлом году, то есть через двадцать восемь лет, и увидела ее такой же восхитительной, как и прежде. Мы провели полдня в ее прекрасном загородном особняке на Ибьюри-стрит, где вспомнили старые времена в России. Она была столь тактична, что всякий, кто входил с ней в контакт, сразу же чувствовал себя как дома. Я могла бы написать тома об этой прекрасной женщине.

Наиболее знаменитой красавицей слыла наша молодая императрица. Ее сестра, великая княгиня Елизавета (жена великого князя Сергея, генерал-губернатора Москвы), была очень привлекательна, но, как я уже говорила, была более изысканной, воздушной, чем ее сестра. Ее невозможно описать; она отличалась от всех, с кем я встречалась; скромность и даже смирение возвышали ее до того, что она существовала где-то в отдалении от всех. Одним словом, это был ангел в обличье женщины.

Там также были симпатичная принцесса (ныне королева Румынии) Мария и ее сестра, великая герцогиня Виктория Гессенская (ныне супруга нашего великого князя Кирилла).

Среди гостей был испанский чрезвычайный посол с женой, герцогиней Нагера. Красота смуглой герцогини была южного типа, и на ней сверкали самые изумительные драгоценности. Ее диадема состояла из таких огромных алмазов, что даже газеты описывали их размеры и блеск.

Повсюду в ту ночь были видны признаки веселья и радости, и все же на следующий день все превратилось в горе и скорбь. На Ходынском поле был организован народный праздник. Поле это изобиловало рытвинами, канавами и кроличьими норами; они были накрыты досками, чтобы хоть как-то разровнять поверхность. На поле были устроены трибуны и организованы всевозможные развлечения: игры, карусели и тому подобное.

Среди прочего слегка возвышалась платформа, с которой всем раздавались кружки с портретами только что коронованных монархов, увенчанные датой их восхождения, наполненные сладостями и завернутые в цветные косынки. Людям так хотелось получить эти подарки, что они спрессовались в огромную толпу. Образовалась давка, в которой люди стали задыхаться. Доски, на которых они стояли, погнулись, и многие очутились в канавах или застряли в ноpax и упали; задние не могли устоять и затоптали упавших насмерть до того, как те смогли выкарабкаться из ловушек. Паника была так велика, что люди теряли разум.

Торжества между тем продолжались; послеобеденные скачки в честь коронации проходили недалеко от Ходынки. Мы с мужем побывали на этих скачках, и нам по пути несколько раз встречались подводы, накрытые брезентом, из-под которого высовывались ноги и руки погибших, лежавших в скрюченном состоянии. Мы не могли понять, что произошло, и я просто побелела от страха, однако старый кучер, служивший у нас столько лет, подслушал наш разговор. «Разве княгиня не знает, что это гуляние закончилось ужасной трагедией?» И он рассказал нам, что случилось.

Это несчастье повергло нас в глубокую депрессию, и наши мысли тут же обратились к императору, поскольку мы знали, какое болезненное впечатление это может произвести на него и как будет он опечален, услышав о столь жутком бедствии.

Мы не стали задерживаться на скачках. Все обсуждали ужасное происшествие и гадали, появится ли императорская семья на балу во французском посольстве, назначенном на этот вечер. Это был очень важный прием, потому что в то время Франция была нашим единственным союзником, а прием давался самой Францией ради укрепления дружбы между двумя нациями и поэтому elle s'estmise en grand.[12]

Особняк, снятый для этого случая, был обставлен исключительными сокровищами из Gardes Meubles Nationales. Многие во Франции с нетерпением желали узнать поподробнее о деталях этого грандиозного бала, и французские газеты, полные описаний празднеств, вышли с заголовками: «Их величества посетят бал. Все подробности будут сообщены завтра». Царь и царица оказались в очень неловком положении. Если они посетят бал, создастся впечатление, что они безразличны к несчастьям своего народа, а если не пойдут, это вызовет горькое разочарование у французского народа.

Мой муж отправился во дворец выяснить ситуацию, появятся ли их величества, но даже самое близкое окружение царя не могло дать ему информацию.

Было очень трудно уговорить императрицу присутствовать на балу. Утренняя трагедия расстроила ее чувствительную натуру, но великая княгиня Елизавета настояла на том, что она должна там быть, выдвигая аргументы политической важности, которые были настолько здравыми, что убедили императрицу. За полчаса до начала бала мой муж позвонил во французское посольство, чтобы узнать, не откладывается ли бал. В ответ прозвучало: «Бал состоится, как и намечалось», поэтому мы, конечно, поехали туда.

Становилось поздно, никаких новостей из дворца не поступало, и весь двор собрался на балу. Французский посол граф Монтебелло и графиня были как на иголках, и я от всей души сочувствовала им.

Вдруг я услышала, как кто-то произнес: «Их величества приехали!» – и немедленно все обратили взоры ко входу в танцевальный зал.

Хотя император и пытался улыбаться, выглядеть любезным, было заметно, чего стоили ему эти усилия и что мысли его сейчас не здесь, не на торжестве. Он был бледен и печален, а на лице императрицы были видны следы слез. Мне стало невероятно жаль их.

Граф Монтебелло, приветствуя императрицу, должен был согласно русскому придворному этикету поцеловать ей руку. Он этого не сделал (никто не мог понять почему), и это вызвало некоторое недовольство их величеств. В то время это происшествие много обсуждалось. Тем не менее и граф, и графиня были очень популярны в России и оставались там еще несколько лет. Графиня стала единственной иностранкой (не королевской крови), получившей орден Святой Екатерины, знак огромной чести и отличия.

Император станцевал лишь один контрданс, а потом удалился. Я заметила, что находиться в танцевальном зале его вынуждало лишь чувство долга.