Андрей Разин - Зима в стране "Ласкового мая"

— Я старый поклонник "Ласкового мая".

— Очень приятно, — ответил мой артист.

— Александр Максимович, — представился незнакомец.

— Вы насчет пригласительного? — устало спросил Сергей Линюк и с недоверием глянул на Александра Максимовича. Ему было далеко за сорок. Впрочем, поклонники у нас случаются и такие.

— Да нет, молодой человек, с билетами у меня все в порядке, — он наклонился к Линюку, — вы бы передали Разину… Тут, я слышал, у вас неважные дела. Ожидается, как бы вам это сказать, встреча с нашими рэкетирами.

— Все может быть, — недоуменно произнес Линюк.

— Так вот, мы могли бы помочь избавиться вам от этой неприятности.

— А кто вы?

— Пусть вас не перегружает излишняя информация… Скажем так — группа ваших доброжелателей…

— Хорошо, я передам Разину…

— Не забудьте только сказать, что для этого потребуется десять тысяч. Совсем мелочь, так сказать. Я буду ему звонить.

Растерянный Линюк рассказал мне обо всем этом, и через несколько минут раздался звонок.

Невидимый Александр Максимович был предельно любезен.

— Я давно слежу за вами, за вашим талантом, — мягко говорил он.

— И что же вы выследили? — резко спросил я.

— Андрюша, вы меня не совсем правильно поняли. Вернее, ваш артист неверно истолковал. Мы хотим вам помочь.

— Всего за десять тысяч? — не менее жестко спросил я.

Он неестественно засмеялся.

— Сами понимаете, время такое, всем надо жить — и хорошим людям и плохим. А мы ведь принесем вам немалую пользу. Рэкетиры исчезнут, как призраки, поверьте мне. Мы ведь с вами интеллигентные люди…

— Извините, разговор бесполезен, — оборвал его я.

— В таком случае я не могу гарантировать…

Я бросил трубку.

Значит так… Сперва Рустам, а теперь спаситель в виде европейца Владимира Максимовича. И "всего за десять тысяч".

Голова шла кругом.

Я спустился в холл и взял кофе. Среди почтенных толстяков со сверкающими орденами Ленина на бостоновых костюмах не было видно ни одного в кожанках и адидасовских штанах. Лучшие люди местной теневой экономики проводили совещание. Достоинства автомата и моя известность, видимо, внесли серьезные коррективы в простой и ясный план, рожденный под тюбетейками городского отделения "Союзрэкет". Кофе по-турецки обжег губы. Что делать? В милицию, действительно, обращаться было бесполезно. На комитет надежд было больше. Но солидно ли отрывать этих людей от ловли шпионов на основе одной дохлой информации, полученной от Рустама? А вдруг все это вообще "деза", и меня собираются потрошить не "синие", а какие-нибудь черные. Кто их в этом буйстве красок разберет? Вдруг все это тонкая игра, вроде комбинаций Штирлица, обкручивавшего самых изощренных агентуристов Кальтенбруннера? Хотя какой к черту Штирлиц? Шпионить легко, а вот попробуй в Ташкенте открутиться от липких и мускулистых рук… Кофе обжигал губы, я даже поперхнулся от боли. И вдруг расхохотался.

— Зачем смеешься? — покосилась на меня продавец из сувенирного ларька, — некрасиво над женщиной смеяться, нехорошо.

Шаровидная продавщица, наверное, подумала, что я скептически отнесся к ее откровенным формам.

— Нет, ханум, я смеюсь над собой, — смирно покаялся я, растянув рот в самой широкой улыбке, на которую был способен.

— Тогда ничего, — прониклась ханум и интимным шепотом поинтересовалась:

— Одеколон "Арамис" не нужен?

— Не нужен, — шалея от радости, закричал я, — мне нужен чай или кофе.

— Это на этаже, — потеряла ко мне интерес величественная дама. А я мысленно захлопал в ладоши. Вот оно, спасение, в горяченьком. Ведь все мое оружие перед лицом надвигающейся угрозы составлял гребешок. На хилое воинство "Ласкового мая" надежд было мало. Спасти могло лишь какое-нибудь оружие массового поражения. Кипяток! Будем ошпаривать гадов!

Военный совет я провел с Мишей Сухомлиновым. Этот бесстрашный девятиклассник обладает бойцовским характером. Еще не дослушав меня, он предложил отправиться на Алайский рынок и прикупить дюжину узбекских ножей. Но, поразмыслив, согласился, что в рукопашной схватке с профи у нас нулевой шанс. Уяснив боевое задание, виртуоз-клавишник и кумир восьмиклассниц помчался по этажам клянчить у горничных чайники. За кипятильниками в хозмаг отправился Андрюша Гуров. Короче говоря, материальная база была создана, и на концерт мы отправились в приподнятом настроении. Уверен, что каждый при этом прокручивал возможные фрагменты схватки. В эту минуту я гордился "Ласковым маем". Все ж таки нас, артистов, голыми руками не возьмешь!

В перерыве между концертами за кулисами заметались какие-то шустрые ребята с фиксами. Я сразу определил — разведка. Могучие пожарницы, как гиены набрасывающиеся на чудом проникающих в запретную зону фанаток, при виде фиксатых моментально забились в какие-то темные углы.

— Нужна психологическая атака, — шепнул я Сухомлинову и, когда мимо нас независимо прошел один из шустряков, громко сказал:

— Миша, ты чего это маслины не протираешь? Хочешь, чтобы заржавели?

Миша ответил достойно и четко, как прапорщик генералу:

— Никак нет! Патроны в исправности, сам проверил.

Шустряк блеснул фиксой и скрылся.

Ясное дело, побежал с докладом.

После концерта мы заперлись в нашем угловом номере, расположенном на самой верхотуре, и по всем правилам фортификационной войны приготовились к осаде. Если бы вдруг в номер пришли корреспонденты журнала "Трезвость и культура", они бы расцеловали нас. Виданное ли дело? Знаменитая группа, а пьет лишь чай. На столах дымилось не менее двух десятков расписанных затейливой вязью узкогорлых чайников.

Около двенадцати в дверь постучали, и чей-то явно фальшивый голос вкрадчиво осведомился:

— Можно видеть гинеколога Ходжаева?

— Твой Ходжаев пошел на манты, — развязно ответил я, потому что не люблю жиганского юмора. Тогда за дверью прокашлялись, и басом кто-то сказал:

— Слышь чего, надо с Разиным потолковать. Пусть выйдет. Сомнений не оставалось. Пришли.

— Миша, — сказал я громко и членораздельно, — подай волыну и отойди от двери, а то могу случайно задеть.

Топот удалился в сторону лифта. Но это, конечно, было начало. Мы усилили бдительность. Вдруг примерно через час со стороны окна послышалось какое-то шевеление. Что за чертовщина? Ведь мы на тринадцатом этаже. Выше нас только звезды. Я открыл фрамугу и обмер. Примерно на уровне одиннадцатого этажа, по декоративной стене, опоясывающей фасад гостиницы, к нам карабкался крепкий паренек в кожаной куртке. Сущий альпинист.