Александр Молодчий - Самолет уходит в ночь

Лейтенант Василий Ткаченко, под сильным вражеским огнем разбомбив крупную колонну гитлеровской моторизованной пехоты, возвращался Домой. Когда самолет был уже над своим аэродромом, летчик обнаружил последствия зенитного обстрела: шасси не выходило. На аэродроме все замерли в ожидании: что будет дальше? Летчику по радио приказали посадить самолет «на брюхо». Но Ткаченко, видимо, решил во что бы то ни стало спасти машину. Он бросал ее в пике и резко выводил, создавая перегрузки. Но это не помогало. Тогда он разогнал самолет до предельной скорости и резко произвел разворот — шасси стало на место. Победили мужество и находчивость летчика. Командование объявило лейтенанту Ткаченко благодарность.

У нас не было тогда еще на груди наград. Не было орденов и медалей. Только первые благодарности.

Пройдут годы и годы. И будут приходить на встречи с молодежью ветераны. В парадных мундирах, с фронтовыми наградами на груди. А иные в скромных гражданских костюмах с одной или двумя Звездами Героев. Всякое будет.

Но сейчас все же не об этом речь. О благодарности. Фронтовой благодарности. И той, что от имени Верховного Главнокомандующего прозвучала перед строем полка. И той, что другим твоим командиром — окопным или одноэкипажным — объявлена. Трудно определить ее цену среди наград, в металле отлитых.

Думаю, что благодарность фронтовая имеет цену золота!

Именно так и сказал в своих стихах ветеран Вооруженных Сил СССР В. Перов, глубоко прочувствовавший и боевую судьбу летчика авиации дальнего действия, и высокую цену фронтовой благодарности. Он прислал мне эти стихи в январе 1984 года, но в них оживают картины далеких огненных дней.

Полка остатки, как громада,

Гранитно замерли в строю.

Кто здесь в строю, мы все из ада,

Мы и теперь еще в бою...

...Нам спины ливень сек свинцовый,

Слепил глаза поток огня,

Но самолет многопудовый.

Покорно слушался меня.

И, нашей яростью повержен,

Разжался танковый кулак!

Такой исход был неизбежен,

Ведь бой неправый вел наш враг

И командир, он сам из боя

Устало глядя на зарю,

Сказал: «Вас меньше стало вдвое,

За бой я всех — благодарю!»

Да, благодарность фронтовая

Имеет золота отлив.

И пусть лишь в памяти живая,

Одна — для мертвых и живых.

Награды этой незаметной

Не поместишь с медалью в ряд,

Но блеск отваги беззаветной

Все сорок лет хранит солдат!

И вспоминается год 1941-й, 18 сентября.

Откровенно говоря, на это число — 18 сентября 1941 года — у нас-то, то есть у моего экипажа, и благодарностей еще не было. Если не считать той, что по ходу действия нам объявил командующий ВВС 10 августа... Это когда у самолета в дренажной канаве шасси оторвало, а генерал решил, что мы его убрали вовремя.

Дело в том, что первый наш боевой вылет и выпадает на этот день — 18 сентября. Боевое крещение в Великой Отечественной войне. Первый из всех будущих 311 вылетов.

Экипажу приказано вылететь в район города Демянска Новгородской области.

— Произвести разведку, — поставил задачу командир. — Если обнаружите большое скопление вражеских войск — нанести удар. И немедленно сообщить по радио о результатах наблюдений.

Накануне вылета вместе с Куликовым проложили по карте маршрут, уточнили все детали полета.

Погода была хмурая, осенняя, на редкость плохая, Моросил дождь.

— Отменят, наверное, вылет, — сокрушался по пути на аэродром Саша Панфилов.

Но никто ему не ответил. Хотя и думали об этом все. Волновались, как бы не пришлось вернуться.

Нет, вылет не отменили. Груженный бомбами, Ер-2 тяжело оторвался от земли. Берем курс на запад. Традиционного круга не делаем: в целях маскировки строго-настрого запрещено задерживаться над аэродромом даже на минуту.

Летим над осенней землей. Внизу в черной вуали перелески. Будто трещины земли, извилины оврагов. На длинном марше колонны лесополос. А рядом другое движение — по дорогам к фронту идут автомашины. Упорно, сосредоточенно ползут они по раскисшей от дождя земле.

— Подлетаем к линии фронта, — раздается в наушниках шлемофона голос Куликова.

— Ясно.

Для маскировки захожу в облака.

— До цели — тридцать минут, — снова докладывает Сергей.

Начинаю пробивать тучи — грязные, косматые. Они прямо-таки ложатся на землю. Поэтому идем над самыми верхушками деревьев. Отыскиваем заданный объект.

Вот тут-то впервые за войну я и увидел фашистов с воздуха. Но, считай, лицом к лицу. Они бродячими волчьими стаями рыскали всюду — в лесу, по дорогам, посматривали вверх, видимо, не думали, что в такую погоду можно летать. Тем более — русским. Ведь все им тогда трубили: авиации у русских уже нет — уничтожена.

— Вишь, как прогуливаются! — слышу голос Панфилова.

— Без команды не стрелять, — предупреждаю строго.

У самого все кипит внутри. И настроение экипажа — такое же.

Под нами — шоссе. Летим над ним. Внимательно просматриваем местность. Демянск. Под крыльями бомбардировщика мелькают мокрые крыши. Город пустынен. Ни души. Только дома. Э, нет! К центру — огромное скопление вражеских танков, артиллерии, автомашин. На одной из площадей выстроились колонны солдат. Видимо, готовятся к маршу. Увидев наш самолет, фашисты стали разбегаться в разные стороны.

— Бросай бомбы! — командую штурману.

— Зайди еще раз, — просит Куликов.

— Что это тебе, полигон? — сердито кричу Сергею.

Но тот невозмутим.

— Развернись, пожалуйста, — просит он. Радируем командованию о своих наблюдениях и «вновь берем курс на цель. По самолету открывают ураганный огонь зенитки. Снаряды рвутся слева, справа, спереди, сзади, а маневрировать нельзя, штурман ведет прицеливание. Теперь его воля. Он командует, куда и на сколько градусов довернуть самолет.

— Чуть правее — один градус... — слышу его голос. — Так держи... Хорош... Теперь — левее градуса на полтора... Отлично!

Спокойствие штурмана передается всем. Я крепко сжимаю штурвал.

— Открываю бомболюки, — докладывает Куликов. И кажется, что самолет, как грузчик, сбросивший с плеч тяжелую ношу, облегченно вздыхает. Машина рвется вверх. И тут раздается оглушительный треск: снаряд! Через мгновение еще удар. И еще. Один за другим.

— Товарищ командир, — кричит Панфилов, — в кабине полно дыма, все горит!

— Без паники, Саша! — А сам думаю: «Неужели конец, отвоевались?!»

Решение созревает мгновенно. Притворяюсь сбитым. Кладу машину на крыло, чтобы быстрее потерять высоту. А терять-то нечего.