Василий Сталин. Сын «отца народов» - Борис Вадимович Соколов
Запомнился Светлане еще один опальный политик — Г. К. Орджоникидзе, впоследствии вступивший в острый конфликт с Иосифом Виссарионовичем и от безысходности покончивший с собой. Но большинству посетителей Зубалова посчастливилось уцелеть в мясорубке репрессий 30-х годов. «Ближний круг» соратников Иосиф Виссарионович периодически прореживал, но некий костяк своих людей в высшем эшелоне власти сохранял всегда.
Вот что пишет Светлана Аллилуева о других высокопоставленных гостях, частенько наведывавшихся в Зубалово: «Взрослые часто веселились, — должно быть, по праздникам или справляли дни рождения… Тогда появлялся С. М. Буденный с лихой гармошкой, и раздавались песни — украинские, русские. Особенно хорошо пели С. М. Буденный и К. Е. Ворошилов. Отец тоже пел, у него был отличный слух и высокий, чистый голос (а говорил он, наоборот, почему-то глуховатым и низким негромким голосом). Не знаю, пела ли мама или нет, но говорят, что в очень редких случаях она могла плавно и красиво танцевать лезгинку…
Словом, у нас тоже был дом как дом, с друзьями, родственниками, детьми, домашними праздниками. Так было и в городской нашей квартире, и, особенно летом, в Зуба-лове. Зубалово из глуховатой, густо заросшей усадьбы, с темным острокрышим домом, полным старинной мебели, было превращено отцом в солнечное, изобильное поместье, с садами, огородами и прочими полезными службами. Дом перестроили: убрали старую мебель, снесли высокие готические крыши, перепланировали комнаты. Только в маленькой маминой комнатке наверху сохранились, — я еще помню их, — стулья, стол и высокое зеркало в золоченой оправе и с золочеными резными ножками. Отец с мамой жили на втором этаже, а дети, бабушка, дедушка, кто-нибудь из гостей — внизу.
Центром жизни летом были терраса внизу и балкон отца на втором этаже, — куда меня вечно посылала моя няня. «Поди отнеси папочке смородинки» или «поди отнеси папочке фиалочки». Я отправлялась, и что бы я ни приносила, всегда получала в ответ горячие, пахнущие табаком, поцелуи отца и какое-нибудь замечание от мамы…»
Со смертью Надежды Аллилуевой атмосфера праздника навсегда исчезла из Зубалова. Светлана вспоминала: «После маминой смерти… наступило для меня десятилетие, в котором отец мой был и старался быть по возможности хорошим отцом, хотя при его образе жизни это было очень трудно. Но в эти годы, несмотря на то что вся прежняя жизнь в доме разрушилась, авторитет отца был для меня неукоснительным во всем. Потом, с окончанием школы и благодаря некоторым другим событиям, начиная с 1942—43 года, все очень переменилось. Переменились и наши отношения, — пришло разобщение, которое потом уже только все больше прогрессировало.
Наша детская беззаботная жизнь, полная игр, полезных развлечений, занятий и веселья, развалилась вскоре после того, как не стало мамы.
Уже в следующий, 1933 год, приехав в наше любимое Зубалово летом, я вдруг не нашла там нашей детской площадки в лесу, — с качелями, кольцами, «Робинзоновским домиком», — все было как метлой сметено. Только площадка и следы песка на ней еще долго оставались среди леса. Потом все заросло…
Сразу же ушла от нас воспитательница Наталия Константиновна, чьи уроки немецкого языка, чтения, рисования я не забуду никогда. Сама ли она отказалась, или ее выжили, не знаю, но весь ритм занятий был нарушен. Александр Иванович, «учитель» брата, оставался еще года два, но потом он надоел Василию тем, что заставлял его иногда готовить уроки (а этого младший сын Сталина ох как не любил! — Б. С.), и вскоре исчез и он.
Отец сменил квартиру, он не мог оставаться там, где умерла мама. Он начал строить себе отдельную дачу в Кунцеве (так называемую «ближнюю» дачу. — Б. С.), куда и переехал жить на следующие двадцать лет. Мы же все — дети, близкие — продолжали ездить по воскресеньям, в каникулы и летом в Зубалово. На новой квартире в Кремле отец бывал мало, он заходил лишь обедать. Квартира для жилья была очень неудобна. Она помещалась в бельэтаже здания Сената, построенного Казаковым, и была ранее просто длинным официальным коридором, в одну сторону от которого отходили комнаты — скучные, безликие, с толстыми, полутораметровыми стенами и сводчатыми потолками…
Нас, детей, он видел на квартире во время обеда; тут он и спрашивал об учебе, проверял отметки в дневнике, иногда просил показать тетради. Вплоть до самой войны, как это полагается делать всем родителям, он сам подписывал мой школьный дневник, а также дневник брата (пока тот не ушел в 1939 году в авиационную спецшколу). Все же мы виделись тогда часто, почти каждый день.
Еще продолжались летние поездки в Сочи, куда брали и нас… Все вместе ездили к отцу на Ближнюю справлять чьи-то дни рождения или Новый год. Вместе отдыхали все в Сочи.
Но все катастрофически переменилось изнутри. В самом отце что-то сломалось. И изменился дом…
Без мамы в Зубалове появилось что-то, чего никогда не было при ней, — склоки между родственниками… Дядя Федя, тоже иногда живший здесь, враждовал с моим старшим братом Яшей, поселившимся со своей женой в Зубалове. Яша ссорился с Василием. Единокровные братья были до того разными людьми, что не могли найти общий язык ни в чем… Яшина жена враждовала с бабушкой и дедушкой, которые сами грызлись между собой. Приходила жена (овдовевшая в 1938 году) дяди Павлуши и своим острым языком подливала масла в огонь… Мы, дети, вертелись между ними всеми, принимали сторону то одних, то других, не зная, в чем дело. Няня моя, миротворица, умудрялась сохранить прекрасные отношения со всеми, поэтому на нее возлагались дипломатические миссии по урегулированию отношений…
Враждующие группировки искали защиты у отца. Для этого высылали меня: «Поди скажи папе…» Я шла и получала от отца нагоняй. «Что ты повторяешь все, что тебе скажут, как пустой барабан!» — сердился он и требовал, чтобы я не смела обращаться к нему с просьбами за других… Требовал он также, чтобы я не носила к нему ничьих писем, — мне иногда давали их в школе, — и не служила «почтовым ящиком»…
Нет, это было не прежнее Зубалово… Дух его и вся обстановка были совсем иными».
В отличие от дочери, у младшего сына Сталина никогда не возникало отчуждения с отцом. Он остался для Васи единственным авторитетом. 5 июля 1933 года он писал из Сочи, где они со Светланой отдыхали под присмотром няни и учителя:
«Папа, я
