Людмила Штерн - Поэт без пьедестала: Воспоминания об Иосифе Бродском

«В этом доме никто меня всерьез не принимает, а я очень люблю джаз. И я бы хотел всю жизнь сидеть рядом около с тобой и слушать пластинки».

...Накануне этого дня рождения позвонила Мирра, перечислила гостей, и в том числе одного знакомого из «Техноложки», который знает русскую поэзию и вообще литературу лучше всех на земном шаре. «Лучше меня?» – спросила наглая я. В ответ – сардонический хохот.

Студентом из «Техноложки», знающим русскую поэзию и вообще литературу «лучше всех на земном шаре», оказался молодой человек с зеленогорского пляжа по имени Женя Рейн.

Кстати, впоследствии мой отец подверг сомнению знаменитую Женюрину эрудицию, язвительно заметив, что «старик знает все, но неточно».

Мы с Рейном друг другу понравились. Некоторое время он даже за мной приударивал, но лениво и не целеустремленно. Впрочем, в памяти осталось несколько ночных звонков с попытками покорить меня поэзией.

– Слушай, чего я тебе посвятил, – гудел Рейн в трубку. – «Была ты всех ярче, нежней и прелестней. Не гони же меня, не гони».

– Женька, не валяй дурака, это Блок.

– А как насчет «Не всегда чужда ты и горда, и меня не хочешь не всегда. Тихо, тихо, нежно, как во сне, иногда приходишь ты ко мне»?

– А это Гумилев, из сборника «Костер».

– Ну и черт с тобой, спокойной ночи.

Я помню, как впервые пришла к Рейну в гости. На столе, прикрытая крахмальной салфеткой, притаилась румяная ватрушка. К ней была прислонена записка:

Женя, оцени мое благородство. Я спекла этот шедевр для твоей прекрасной дамы. За это в течение двух недель будешь без звука выносить поганое ведро и ходить за картошкой. Если она не придет, не вздумай слопать ватрушку сам. Завтра ожидаются Григорий Михайлович и Соня. Целую, мама.

В общем, роман с Рейном завял, так и не вспыхнув, и превратился в дружбу длиною в полстолетия. Мне посчастливилось стать и первым издателем его стихов. В 1963 году я напечатала на машинке в пяти экземплярах шестьдесят два его стихотворения. Мы собрали их в книжечку, переплели в красный с черными силуэтами домов «ситчик» и приклеили фотографию Рейна с сигаретой во рту перед стаканом вина. Один экземпляр сохранился и стоит у меня на полке, рядом с многочисленными его сборниками, увидевшими свет более четверти века спустя.

Бродский, познакомившись с Рейном, сразу оценил его талант и масштабность. Помню, что самым любимым стихотворением Иосифа в этом самодельном рейновском сборнике были «Комнаты»:

Я посещал такие комнаты,в них доски неизвестной мебели,в них подлинники незнакомые,как будто бы меня там не было.Неправда, был я в этих комнатах,снимал ботинки, гладил волосы,десяток слов, пристрастьем тронутых,произнести мне удавалося.Но я столы водил по комнатам,и ставил стол почти у выхода,столам заклеенным и погнутымбыла какая в этом выгода.А девушки, ценя материинеобычайных качеств зрительных,располагали так на теле их,что были грубо поразительны.Простив столов перемещениеи кое-что из прежних выходок,не требовали освещения.Была какая в этом выгода?Утрами, выходя на площади,грузовиками дальше вывезен,я спрыгивал на крик: «Немедленнослезайте, вы нужны, послушайте», —из кузова на землю вызванный.А комнаты, как были комнаты?Их ремонтировали, в них отчаивались,какими стали они – в начале есть.А мое любимое стихотворение из этого сборника – «Сосед Котов».В коммунальной квартире жил сосед Котов,расторопный мужчина без пальца.Эту комнату он отсудил у кого-то.Он судился, тот умер, а Котов остался.Каждый вечер на кухне публично он мыл ногии толковал сообщенья из московской газеты «Известия».И из тех, кто варили на кухне и мылися, многиезадавали вопросы – все Котову было известно.Редко он напивался. Всегда в одиночку и лазил...Было слышно и страшно, куда-то он лазил ночами,доставал непонятные и одинокие вазы,пел частушки, давил черепки с голубыми мечами.Он сидел на балконе и вниз, улыбаясь, ругался,курил и сбрасывал пепел на головы проходящих.Писем не получал, телеграмм и квитанций пугалсяи отдельно прибил – «А. М. Котов» – почтовый ящик.Летом я переехал. Меня остановят и скажут:– Слушай, Котова помнишь? Так вот, он убийца,или вор, или тайный агент. – Я поверю. Мной нажиттемный след неприязни. За Котова нечем вступиться.За фанерной стеной он остался неясен до жути.Что он прятал? И как за него заступиться?Впрочем, как-то я видел: из лучшей саксонской посудыНа балконе у Котова пили приблудные птицы.

Это блистательное описание советского человека несомненно займет достойное место в «совковом» этнографическом гербарии.

Рейн привел Иосифа к Анне Ахматовой. Рейна Бродский называл своим учителем. Разумеется, не единственным. Своими учителями Иосиф считал Мандельштама, Цветаеву, а также английских поэтов Фроста и Одена. Но именно Рейну первому он читал только что написанные стихи. Рейну он посвятил несколько стихотворений, лучшие из которых, на мой взгляд, – ранний «Рождественский романс», а много лет спустя – стихи из «Мексиканского дивертисмента». В предисловии к вышедшему в свет в 1991 году сборнику Рейна «Против часовой стрелки» Бродский писал:

Если <...> рай существует, то существует и возможность того, что автор этой книги и автор предисловия к ней встретятся там, преодолев свои биографии. Если нет, то автор предисловия останется во всяком случае благодарен судьбе за то, что ему удалось на этом свете свидеться с автором этих стихотворений под одной обложкой.

Глава V

ПЕРВОЕ ПОЯВЛЕНИЕ ГЕРОЯ

Итак, 20 мая 1959(?) года состоялась дозмаровская свадьба. Происходила она в 15-метровой комнате на Коломенской, 27. Среди гостей преобладали геологи и геофизики, а также поэты из Горного лито и, в частности, мой любимый тогда поэт Глеб Горбовский.

Но в хорошо знакомой геологической компании я заметила вкрапления новых лиц. Народу было человек тридцать, а стульев – девять или десять. Я пришла поздно, и все стулья, а также колени сидящих на этих стульях были заняты. И даже на полу между стульями было уже не приткнуться. «Новое лицо», а именно рыжий вихрастый юноша в клетчатой рубахе и потертых вельветовых брюках, оказался единственным, чьи колени были свободны. Нет, он не уступил мне стул. Слегка прищурившись, он окинул меня оценивающим взглядом и сказал: «Мадам, зуб даю, мы встречались где-то раньше. – И, показав на свои колени, пригласил: – Прошу, если не брезгуете». Я уселась на колени к незнакомому человеку, и он тут же заерзал и забормотал мне в ухо: «Поехали с орехами по дальней дорожке, вдруг кочки, кочки...» Слава богу, я успела вскочить с его колен до слова «обрыв».