Мой отец Пабло Эскобар. Взлет и падение колумбийского наркобарона глазами его сына - Хуан Пабло Эскобар
Нас не удивило, что они готовы взять конфискованное имущество. Такое решение могло бы показаться полнейшей глупостью, однако стоит понимать, что борьба с отцом объединила и сплотила множество наркоторговцев и высокопоставленных чиновников Колумбии и других стран. Следовательно, у глав преступного сообщества имелись все необходимые связи для «законного» приобретения той собственности, которая при любом раскладе уже не вернулась бы к нам.
Так или иначе, в длинный список активов вошло немало нашей недвижимости в Медельине; сейчас это давно уже отели и прочие прибыльные заведения. Среди прочего был и участок земли площадью девять гектаров, стоивший на тот момент целое состояние, на который наложил руку Фидель Кастаньо через своего брата Карлоса, известного под прозвищем Алекс. Участок находился рядом с особняком Монтекасино, и, получив его, Кастаньо мог расширить и без того гигантское поместье.
Собрания, которые вынуждена была посещать мать, проходили не только в Кали, но и в Боготе. На первое же из них она принесла картины Фернандо Ботеро и еще несколько скульптур, все с оценочными документами. Так мало-помалу она расплачивалась с врагами отца за весь вред, который он им нанес. В конечном итоге остались только предметы прикладного искусства, которые не заинтересовали никого из них.
Не пережила этой казни и высотка Миравалье в столичной коммуне Эль-Побладо, которую отец выстроил в 1980-х. Многие из квартир были давно проданы, но в нашем владении по-прежнему оставалось более десятка, включая ту, где до войны много лет жила бабушка Эрмильда. Разумеется, их мы тоже отдали.
Помню также, что в списке было поместье в Льянос Ориенталес, о котором я никогда от отца не слышал. Впервые увидев эту строку в таблице, я подумал, что это опечатка: поместье занимало сто тысяч гектаров.
В список также вошли самолеты, вертолеты, всевозможные автомобили – Mercedes-Benz, BMW, Jaguar, – новые и старые мотоциклы высокого класса, лодки и гидроциклы. Мы отдали все. Все. Мы не могли рисковать, соврав или скрыв какое-то имущество, зная, что Лос Пепес прекрасно осведомлены: многие из них когда-то дружили с отцом.
И все же, несмотря ни на что, мы понимали, что отданного все еще недостаточно, чтобы покрыть баснословную сумму, которую требовали с нас бандиты. Однако внезапное вмешательство Карлоса Кастаньо в буквальном смысле вложило в руки матери палочку-выручалочку.
– Сеньора, у меня есть одна из ваших картин Дали, «Рок-н-ролл», ее стоимость превышает три миллиона долларов, – сказал он. – Я верну ее вам, чтобы вы могли расплатиться с этими людьми.
Почти наверняка он действовал по указанию своего брата Фиделя, который уже как-то пообещал отдать это произведение.
– Нет, Карлос, не беспокойтесь о возвращении этой картины, – твердо и без колебаний ответила мать, к большому удивлению мафии. – Я отправлю вам оригиналы сертификатов подлинности.
На этот раз встреча приняла другой тон. Комната с массивным столом походила на кабинет нотариальной конторы, в котором новые владельцы, заручившись помощью пяти юристов, выбирали себе имущество, как коллекционные фигурки. Три часа спустя, подводя итоги, Мигель Родригес сказал:
– Что бы ни случилось в будущем, такому монстру, как Пабло Эскобар, уже никогда не суждено родиться в Колумбии.
На обратной дороге из Кали мать снова плакала. В этот раз, однако, на полпути к Боготе Альфредо позвонил Мигель Родригес.
– Вдова Пабло не дура. Сегодня она одержала огромную победу. А ее поступок с картиной Дали! Теперь на ее стороне не кто иной, как Карлос Кастаньо!
На состоявшемся десять дней спустя в том же месте третьем собрании присутствовало куда меньше людей, так как часть долга была погашена переданным имуществом. Однако на этой встрече обсуждался дополнительный вопрос: я.
– Сеньора, вы можете не беспокоиться. Мир между нами наступит. Но сына вашего мы все же убьем, – повторил Хильберто Родригес.
Несмотря на всю драматичность ситуации и на вынесенный мне смертный приговор, мать стояла на своем, повторяя снова и снова: она ручается, что я не собираюсь продолжать войну отца. Она приводила столько доводов, что в конце концов мафиози согласились позволить ей через две недели привести меня на следующую встречу. Там они собирались решить мою судьбу.
Мать, Андреа и я постепенно привыкали к тому, что рано или поздно мне нужно будет отправиться в Кали. Младшую сестру мы не посвящали в нашу драму, напротив, делали при ней вид, что все в порядке и ничего особенного не происходит.
Попробовать сбежать, рискуя все равно погибнуть? Наверное, я действительно мог бы скрываться какое-то время в Колумбии, а потом за границей. В конце концов, я больше десяти лет наблюдал за тем, как делал это отец. Однако попытка уклониться от встречи могла дорого обойтись матери и сестренке, не говоря уже о том, что Лос Пепес обладали огромной властью и могли выследить меня где угодно.
Прятаться не имело смысла. Это продлило бы войну, которую я не начинал, не вел и не хотел вести, однако из-за которой был вынужден скрываться всю свою жизнь. Принимая решение, я руководствовался своими самыми глубинными эмоциями, которые убеждали меня, что если я хочу настоящего мира, то должен сам заключить его, уважать его, гарантировать его, пожимая при этом руки врагам отца.
В холодном одиночестве балкона квартиры в Санта Ане, куда мы перебрались, я размышлял о том, что оказался в бегах еще до рождения. С тех самых пор, как я был младенцем, со мной обращались так, будто я был виноват в преступлениях отца.
Одному Богу известно, что в своих молитвах я никогда не просил смерти, заточения, разорения, болезни, гонений или кары правосудия врагам, доставшимся мне в наследство. Назвать их моими врагами было бы неправильно: своими действиями я их не заслужил. Я молил Создателя лишь о том, чтобы они были как можно более заняты, чтобы они не могли сосредоточить свое внимание на мне, чтобы они не видели во мне угрозу, которой я не являюсь.
Я снова оказался на распутье. Я должен был отправиться в Кали. Я был уверен, что не вернусь оттуда живым.
Атмосфера в квартире в Санта-Ане была напряженной и мрачной, а я пребывал в глубочайшем ужасе. Охваченный ощущением, что дни мои наверняка сочтены, за два дня до отъезда я написал завещание, в котором оставлял Андреа и родственникам по материнской линии пару вещиц, которые мне удалось сохранить. Я надеялся, что если я сдамся добровольно, месть мафии падет только на меня, а мать и сестру они оставят в покое. Так постепенно я погрузился в своего рода транс, и он наконец заглушил мысли о том, что мои ногти, зубы и глаза
