Разговор со своими - Татьяна Александровна Правдина
З. Гердт с Апломбовым и С. Образцов
Пожимаем руки. Глядя прямо в глаза, Гердт произносит первые слова:
– Дети есть?
– Да.
– Кто?
– Дочка.
– Сколько лет?
– Два года.
И опять:
– Подходит!
Первое ощущение – как у девочки (хотя мне уже почти тридцать два) из интеллигентной семьи – развязность, артисты! Как Зяма потом говорил сначала мне, а потом и публично, что в ту минуту, когда он меня увидел, внутри него был голос, который сказал: эта женщина будет моей женой.
Работа над переводом началась еще в Москве. Театр вез на гастроли два спектакля: «Волшебную лампу Алладдина» и «Необыкновенный концерт». Получив текст «Лампы», я переводила его дома. Канонического же текста роли конферансье не было, а в «Необыкновенном концерте» единственный постоянно говорящий персонаж – это конферансье. Именно эту роль и предназначалось играть Гердту (он уже сыграл ее на нескольких иностранных языках) на арабском языке. Поэтому почти каждый вечер, когда Гердт не был занят в театре, я приходила к ним домой, и мы работали. Говорю «к ним», потому что Зиновий Ефимович уже восемь лет как был женат на очень красивой женщине Кате Семерджиевой (носила фамилию первого мужа). Они снимали комнату в коммунальной квартире в Столешниковом переулке, ожидая окончания строительства своей однокомнатной кооперативной. Гердт диктовал текст, я переводила, произносила вслух, а он повторял его и записывал русскими (естественно!) буквами, делая свои, придуманные им пометки для произношения. Так шла работа, иногда прерываемая чаепитием.
Ничто не предвещало революции. Гердт перестал быть богемным, был серьезен и внимателен, провожал до машины, на которой за мной приезжал муж. Расскажу о нём, как обещала.
Глава 11
Становлюсь взрослой
Становлюсь взрослой… – Безумная любовь. – Семья Маркаровых. – Девять лет замужества. – Гастроли с Гердтом. – Огурцы и стихи. – Свидание у райкома партии. – Зяма и Шуня.
Прожив, как теперь понимаю, легко и весело почти до двадцати двух лет, я влюбилась так отчаянно, что не приведи Господь. Маркаров, Эдуард Аркадьевич, приехав из Тбилиси, учился на моём арабском отделении тремя курсами младше. Вместе со своим другом Женей Примаковым (потом ставшим академиком и видным политиком Евгением Максимовичем) он увидел меня не в институте, а летом сорок девятого года на теннисном корте в Гаграх. И осенью, с начала его второго, а моего пятого курса, приступил к плотному ухаживанию…
Бог наказать захочет – разум отымет. Так и было – ни о чем не думала – ни о том, какой характер, ни кто мама-папа, ни к чему привык. А следовало бы: вся семья – работники КГБ, папа – подполковник, мама – капитан, муж сестры – не помню звания. Я в тот момент, а это 1950 год, ещё дочка врага народа (реабилитировали папу только в 1954 году), так что и для той семьи далеко не подарок. Но Тбилиси – мальчик хочет! Поэтому роман был недолгим – весной пятидесятого поженились.
Когда я объявила, что выхожу за него замуж, среди родственников, друзей, знакомых не было ни одного человека, который не хватал бы меня за руки, умоляя этого не делать. Даже мой (и его) профессор Харламий Карпович спросил меня: «А что говорит ваша мама?» А мама, видя безнадёжность ситуации, спросила только: «Он обижать тебя не будет?» И поставила только одно условие: «Ни я, ни папа никогда не будем в доме у Маркаровых, они к нам – пожалуйста, а мы – никогда». Позже я узнала: в момент нашего романа к маме на работу, то есть к её начальству, приходили из КГБ и интересовались нашей семьёй. Мамин начальник был друг и ей об этом рассказал. Так что она, как всегда, была полностью права.
Мой свекор, Аркадий Моисеевич Маркаров, тбилисский армянин, был следователем. После двадцатого съезда был изгнан из КГБ и отправлен на пенсию. Слава богу, о подробностях его тбилисской деятельности я узнала много позже, но интуитивно испытывала полную к нему неприязнь. Он, естественно, не выносил меня еще больше, но вынужден был терпеть. А я мстила ему, рассказывая антисоветские анекдоты… Свекровь же, Вера Михайловна, полюбила меня и была ласкова и заботлива. И, самое удивительное, не осудила, а даже поняла мой уход от ее сына.
Она поразительно доказала это года через три после развода: пришла к нам домой навещать внучку – Катю. Я была на работе, а в ванной в тазу была замочена для стирки Зямина пижама. Она ее выстирала, а кроме того, зная, что мы обожаем грузинскую еду, приготовила сациви.
Я прорыдала девять лет замужней жизни: Эдик был патологически ревнив. И я, будучи до идиотизма верной и порядочной, пребывала в постоянном состоянии доказывания этой верности. Все это любовь подтачивает, и когда на десятом году нашей жизни я была в очередной раз оскорблена и унижена, совершенно мгновенно и шоково я объявила мужу, что никогда ему не изменяла, но с сегодняшнего дня ощущаю себя свободной, его не люблю и женой ему больше никогда не буду. Он не понял, что наступил предел, и, надеясь, что все рассосется, не уходил под предлогом, что «некуда». Так и длилось. Поэтому, уезжая с театром, я была совершенно свободной, как в ранней молодости, от любви и влюбленности, как говорится, «готовенькой».
Эдуард Маркаров. «Понятно же, что влюбилась!»
Во время гастролей на глазах всей группы Гердт оказывал мне совершенно определенное внимание, за что даже поимел разговор с «сорок первым» (так называли сопровождавшего гастроли театра кагэбэшника – в группе обычно бывало сорок человек). Это был скорее выговор с угрозой, на который Зиновий Ефимович смело и решительно сказал: «Не ваше дело».
Во всех странах, где гастролировал театр, – в Египте, Сирии и Ливане – работали знавшие меня по институту арабисты. Естественно, забирали меня в мое свободное время (и, конечно, с радостью и Гердта) и возили по разным интересным местам: поздно вечером, когда нет туристов, к сфинксу и пирамидам, в модный огромный ресторан «Сахара-сити» в пустыне, ресторан на яхте короля Фарука… По инструкциям, полученным нами еще перед отъездом, ни Зяма, ни тем более я не имели права ходить в эти «злачные» места. Совершенно осмелевший Гердт, когда мы танцевали на этой яхте в приглушенном свете под музыку пианиста, тихо наигрывавшего La vie en Rose, говорил: «Я в последний раз за границей, вы в первый и последний, плюньте!» (мы были тогда еще на «вы»). Он абсолютно закусил удила, ни на
