Александр Мещеряков - Император Мэйдзи и его Япония
Прием в честь коммодора Перри
«Черепичные» листовки не упускали случая, чтобы посмеяться над европейцами и их «варварскими» манерами. На одной из них изображен банкет, устроенный в честь Перри. Из-за непривычки сидеть на полу офицерам поставили стулья. В связи с этим низкие столики, за которыми привыкли принимать пищу японцы, пришлось водрузить на настоящий стол. Американцы требуют выпивки, но изысканные угощения, которыми их потчуют гостеприимные хозяева, им не по вкусу. Им явно хочется мяса, а его тогда в Японии было не сыскать. Вместо мяса им подают сырую рыбу, какой-то невыразительный бульончик и лапшу.
Первые попавшие в Японию русские тоже отнеслись к японской кухне с недоумением. Вот что писал И. Гончаров: «Поставили перед нами по ящику… Открываем – конфекты. Большой кусок чего-то вроде торта, потом густое, как тесто, желе, сложенное в виде сердечка; далее рыбка из дрянного сахара, крашеная и намазанная каким-то маслом; наконец, мелкие, сухие конфекты: обсахаренные плоды и, между прочим, морковь».
Отправляясь домой, русские нарушили японский закон – вывезли из страны японца по имени Татибана Косай. Он был самураем в крошечном княжестве Какэгава, потом стал бродячим буддийским монахом, совершил убийство, скрывался от правосудия. Пока шло строительство шхуны, переводчик Путятина с китайского Е. Гошкевич сблизился с Татибана, который скрытно пробрался на русский корабль. На шее у японца висел крестик. По неподтвержденным данным, Татибана купил для Гошкевича географические карты, приобретать которые иностранцам было категорически запрещено. Не вызывает сомнения другой факт: Гошкевич помог Татибана пробраться на русский корабль. Его пронесли на борт в бочке, в которой якобы находились съестные припасы. Татибана удалось сделать то, чего не удалось сделать Ёсида Сёин.
Перспектива. После окончания Крымской войны шхуна «Хэда» была подарена Японии. По ее образцу в Японии построили еще шесть судов.
Однако ни кораблекрушение, ни неудачная для России Крымская война не помешали заключению российско-японского «Договора о дружбе» («Симодский трактат»). Он был подписан 21 декабря в буддийском храме Гёкусэндзи. Для российских судов открывались порты Симода, Хакодатэ и Нагасаки, государственная граница прошла между островами Итуруп и Уруп, Сахалин объявлялся зоной совместного проживания подданных обеих стран, учреждалось консульство, русские подданные получали право экстерриториальности. Россия стала четвертой страной, которая добилась открытия портов для своих судов. Договор с Англией был подписан 23 августа, для голландцев порты Симода и Хакодатэ открыли «по старой дружбе» 2 сентября.
Таким образом, Россия получила то, чего она добивалась уже полвека. Однако на самом деле заключение договора было скорее мероприятием имперского престижа, чем экономической выгоды. Редкое население почти не освоенного российского Дальнего Востока никаких товаров предложить японцам не могло. А везти их из европейской части России выходило слишком дорого.
Точно так же как и договоры с Америкой и Англией, японско-российский договор именовался «Договором о дружбе». Статья 1 гласила: «Отныне да будет постоянный мир и искренняя дружба между Россией и Японией». В отличие от американцев Путятин подписывал договор, не имея за спиной корабельных орудий.
Поскольку природные и политические бедствия преследовали страну, решили прибегнуть к радикальной мере – сменить девиз правления. В отличие от Европы, где счет времени велся от Рождества Христова, в Японии вслед за Китаем применялись девизы правления – система, которая не имеет абсолютной точки отсчета. Девиз правления – это магическое благопожелание, под защитой которого пребывает сам император и его подданные. Каждый новый монарх непременно объявлял новый девиз правления. Однако в случае каких-либо особенно благоприятных знамений или же, наоборот, неудач девиз меняли, не дожидаясь конца правления. Таким образом, контроль над временем в странах конфуцианской культуры находился в руках монарха, а не церкви, как это было в христианской Европе.
Страна жила под девизом Каэй с 1848 года. Но пожар во дворце, природные бедствия и угроза со стороны иностранных держав с несомненностью свидетельствовали о том, что этот девиз исчерпал свои магические потенции. Придворные ученые из Киото обратились к классическим китайским текстам и предложили несколько вариантов, которые были посланы в Эдо. Сёгун остановился на девизе Ансэй – «Спокойное правление», который предложил представитель фамилии Сугавара, известной еще с X века. Самым знаменитым из всех Сугавара был Митидзанэ (845–903), признанный за свою ученость покровителем наук и учения. Девиз был введен в действие 27 ноября.
Девиз Ансэй основывался на максиме: «Если простые люди пребывают в мире с правительством, тогда правитель мирно пребывает на троне». Как и всегда, девиз был провозглашен от имени императора, но без санкции сёгуна он не мог вступить в силу. Тем не менее даже огромные распорядительные полномочия сёгуната не могли окончательно сломить традицию, и смена военного правителя никогда не приводила к смене девиза. Указ был составлен в лучших традициях древности. Фразеология, к которой прибег император, может показаться европейскому читателю удивительной: вину за все несчастия, постигшие страну, Комэй взял на себя. Он имел в виду древнюю концепцию императорской добродетельности (яп. току, кит. дэ)[12].
Добродетельность-дэ – это сакральная энергетика, необходимая монарху. В Китае считалось, что с установлением новой династии она получает «мандат Неба» на правление и обладает достаточным запасом добродетельности, который, правда, конечен и неминуемо растрачивается с течением времени. После того как запас подходит к концу, появляется новая династия с новым запасом дэ. Эта династия получает приказ Неба занять трон. Так что в китайскую политическую модель «встроена» смена династии. Несмотря на многочисленные заимствования из Китая в области политической теории, в Японии с ее непрерывной династией концепция мандата Неба была отвергнута. Понятие же добродетельности-дэ применялось не по отношению ко всей династии, а по отношению к конкретному монарху[13]. Для очень многих японских императоров древности и средневековья именно недостаток добродетельности-дэ служил причиной и предлогом для отречения. Однако при сложившихся обстоятельствах обращение к теме добродетельности служило не доказательством слабости императора, а демонстрацией его силы. Беря ответственность на себя, Комэй утверждал, что власть принадлежит (или должна принадлежать) императорскому двору.
