Любовь Космодемьянская - Повесть о Зое и Шуре
"Что же делать? - спрашивает он под конец. - Переложить дальнейшее на общество, на коллектив? Но ведь, выходит, общество должно тратить лишние силы на исправление моих ошибок - это раз. Во-вторых, самим ребятам придется в жизни трудно. А в-третьих, где же я сам? Что я сделал?" Это письмо было напечатано в одной из наших больших газет, кажется в "Правде". Помню, долго я сидела тогда над этими горькими строками и думала, вспоминала...
Анатолий Петрович был хорошим педагогом. Я никогда не слышала, чтоб он читал ребятам длинные нотации, чтоб подолгу им выговаривал. Нет, он воспитывал их своим поведением, своим отношением к работе, всем своим обликом. И я поняла: это и есть лучшее воспитание.
"У меня нет времени воспитывать ребят, я целый день на работе", - слышу я нередко. И я думаю: да разве в семье надо отводить какие-то особые часы на воспитание детей? Анатолий Петрович научил меня понимать: воспитание - в каждой мелочи, в каждом твоем поступке, взгляде, слове. Все воспитывает твоего ребенка: и то, как ты работаешь, и как отдыхаешь, и как разговариваешь с друзьями и недругами, каков ты в здоровье и в болезни, в горе и радости, - все замечает твой ребенок и во всем станет тебе подражать. А если ты забываешь о нем, о его зорких, наблюдательных глазах, постоянно ищущих в каждом твоем поступке совета и примера, если ребенок растет рядом с тобою сыт, обут, одет, но одинок, - тогда ничто не поможет правильно воспитывать его: ни дорогие игрушки, ни совместные увеселительные прогулки, ни строгие и разумные наставления. Ты должен быть со своим ребенком постоянно, и он должен во всем чувствовать твою близость и никогда в ней не сомневаться.
Мы с Анатолием Петровичем были очень заняты и совсем мало времени могли проводить с детьми. Учительствуя в начальной школе, я одновременно сама училась в Педагогическом институте. Анатолий Петрович работал в Тимирязевской академии, учился на курсах стенографии и усиленно готовился к поступлению в заочный технический институт - это была его давнишняя мечта. Часто мы приходили домой так поздно, что заставали ребят уже спящими. Но тем радостнее были выходные дни и вечера, которые мы проводили вместе.
Как только мы появлялись в дверях, дети со всех ног кидались к нам и наперебой выкладывали все, что накопилось за день. Выходило не очень связно, зато шумно и с чувством:
- А у Акулины Борисовны щенок в чулан залез и суп пролил! - А я уже стихотворение выучила! - А Зойка ко мне приставала! - Да, а почему он задачку не решает? - Посмотрите, что мы вырезали. Правда, красиво? - А я щенка учил лапу подавать, он уже почти совсем выучился!..
Анатолий Петрович быстро разбирался, что к чему. Он выяснял, почему не решена задача, выслушивал выученное стихотворение, расспрашивал про щенка и, словно мимоходом, замечал:
- Грубо разговариваешь, брат Шура. Что это за выражение: "Зойка приставала"? Терпеть не могу, когда так разговаривают!
Потом мы все вместе ужинаем, дети помогают мне убрать со стола - и наступает наконец долгожданная минута...
Казалось бы, чего тут было ждать? Все очень обыкновенно, буднично.
Анатолий Петрович расшифровывает свои стенографические записи, я готовлюсь к завтрашним урокам, перед Зоей и Шурой - альбом для рисования.
Лампа освещает только стол, вокруг которого мы сидим; а вся комната - в полутьме. Поскрипывает стул под Шурой, шуршат листы альбома.
Зоя рисует дом с высокой зеленой крышей. Из трубы идет дым. Рядом яблоня, а на ней круглые яблоки, каждое величиной с пятак. Иногда тут же птицы, цветы и в небе, по соседству с солнцем, пятиконечная звезда... По страницам Шуриного альбома мчатся во всех направлениях лошади, собаки, автомобили и самолеты. Карандаш в руке Шуры никогда не дрожит - он проводит ровные, уверенные линии. Я давно поняла, что Шура будет хорошо рисовать.
Так мы сидим, занимаемся каждый своим делом и ждем, когда Анатолий Петрович скажет:
- Ну, а теперь отдохнем!
Это значит, что сейчас мы все вместе во что-нибудь поиграем. Играем чаще всего в домино: Зоя с отцом против нас с Шурой. Шура азартно следит за каждым ходом, горячится, спорит, а проигрывая, краснеет, сердится и готов заплакать. Зоя тоже волнуется, но молча: закусывает губу или крепко сжимает свободную руку в кулак.
Иногда мы играем в игру, которая называется "Вверх и вниз". Тут уж ничто не зависит от вашего умения, а только от того, какой стороной ляжет подброшенный белый кубик с черными точками по бокам - от одной до шести.
Если вам повезет, вы взлетите на самолете вверх, прямо к цели пестрому куполу, а не повезет - покатитесь вниз и проиграете. Нехитро, но как увлекательно! И как ребята хлопают в ладоши, когда им посчастливится залететь вверх, минуя сразу десяток клеток на пестрой доске!
Очень любили Зоя и Шура игру моего изобретения, которая называлась у нас попросту "каляки": кто-нибудь из них чертил на чистом листе бумаги любой зигзаг, кривую линию, загогулину - словом, "каляку", и я должна была в этой бессмысленной закорючке найти зерно будущей картины.
Вот Шура вывел на бумаге что-то вроде длинного яйца. Я смотрю, думаю полминуты, потом пририсовываю плавники, хвост, чешую, глаз, и перед нами...
- Рыба! Рыба! - в восторге кричат дети.
А вот Зоя посадила на листе самую обыкновенную чернильную кляксу, и я делаю из нее красивый цветок: мохнатую лиловую хризантему.
Когда дети немного подросли, мы поменялись ролями: я чертила "каляку", а они придумывали, что из нее можно сделать. Шура был неистощимо изобретателен: из маленькой закорючки у него вырастал сказочный терем, из нескольких крапинок - лицо, из кривой линии - большое ветвистое дерево.
Но больше всего мы любили, когда Анатолий Петрович брал в руки гитару и начинал играть. Не знаю даже, хорошо ли он играл, но мы очень любили его слушать -и совсем забывали о времени, когда он играл одну за другой русские песни.
Пусть такие вечера выдавались редко, но они освещали нам все остальные дни, о них с удовольствием вспоминали.
Замечание, упрек, сделанные детям в эти часы, оставляли в их душе глубокий след, а похвала и ласковое слово делали счастливыми.
- Что ж ты, Шура, сам сел на удобный стул, а маме поставил с поломанной спинкой! - сказал как-то Анатолий Петрович, и после этого я уже никогда не замечала, чтобы Шура выбрал себе вещь получше, поудобнее, оставив другим то, что похуже.
Однажды Анатолий Петрович пришел хмурый, поздоровался с детьми сдержанней обычного.
- За что ты сегодня поколотил Анюту Степанову? - спросил он Шуру.
- Девчонка... пискля... - угрюмо ответил Шура, не поднимая глаз.
- Чтоб больше я о таком не слышал! - раздельно и резко произнес Анатолий Петрович, помолчав, прибавил чуть мягче: - Большой мальчишка, скоро восемь лет будет, а задираешь девочку! Не стыдно тебе?
