Вадим Арбенин - Предсмертные слова

А на следующий день повёл её, двадцатисемилетнюю красотку ДЖЕЙН СЕЙМУР, к алтарю, повёл в белых траурных одеждах. В положенное время третья жена Генриха Восьмого, супружеское лоно которой покоилось на гробнице Екатерины Арагонской и на плахе Анны Болейн, разродилась долгожданным наследником престола, Эдуардом. Причём разродилась только на третий день родовых мук и через кесарево сечение. Когда врачи спросили Генриха, кого спасать, жену или сына, он без колебаний ответил: «Спасите ребёнка! Женщин я могу достать столько, сколько мне будет нужно». В Лондоне свирепствовала чума. Джейн, «цветок старой Англии», «роза без шипов», как звали её при дворе, в беспамятстве сбрасывала с себя жаркие меховые одеяла и без конца всё просила из постели: «Да дайте же мне чего-нибудь поесть! Да накормите же меня, наконец! Подайте мне куропатку, да пожирнее!» и умерла через двенадцать дней после родов «от родильной горячки, жестокой простуды, заражения крови и переедания, по вине тех, кто обязан был следить за её здоровьем». Перед смертью, придя на короткое время в сознание, она заверила безутешного мужа: «Сын был зачат в законном браке, и он законнорожденный». Вот какие слова пришлось слышать королю от королевы. В этой семейке Тюдоров всякое бывало.

Ещё одну свою жену, пятую по счёту, бывшую придворную даму КАТЕРИНУ ХОВАРД, «хорошенькую маленькую развратницу двадцати лет, сколь легкомысленную, столь же и глупую», Генрих Восьмой тоже отправил на эшафот. И тоже за супружескую неверность (насилие над королевой, или адюльтер, считалось в Англии тогда государственной изменой). Страдающая от безразличия стареющего и больного мужа, опытная кокетка, холодная и расчётливая Катерина, на 30 лет его моложе, искала утешения в объятиях придворных любовников и любовниц и немало в этом преуспела. Даже со своим двоюродным братом, пэром Томасом Кульпе, была в предосудительных любовных сношениях. Спала Катерина и с четвёртой королевой Генриха, «доброй, застенчивой и скромной фламандской кобылой», герцогиней АННОЙ КЛЕВСКОЙ. В эту «дебелую деву, ростом и дородностью способную поспорить с самим женихом» Генрих влюбился по портрету искусной кисти Гольбейна, который хотел польстить германской принцессе. Катерина свою измену не отрицала, от защиты парламента отказалась, полностью положившись на милость короля, и умоляла его провести «закрытую казнь, а не публичное унижение». Заточённая им в Тауэр, она попросила принести к ней в камеру деревянную колоду и всю ночь перед казнью упражнялась, как лучше, по-королевски, положить ей голову на плаху. На предложение исповедаться Катерина ответила отказом: «Я говорила с Богом так редко, что он, наверное, не знает, кто я». Утром она с трудом поднялась по тринадцати ступеням чёрного эшафота, поставленного на той же самой лужайке, где пять лет назад рубили голову Анне Болейн, а когда увидала палача, потеряла дар речи. Но, придя в себя, слабым, едва слышным голосом обратилась к народу: «Я заслужила смерть за преступления против короля, который столь любезно обращался со мной. Всегда повинуйтесь королю». И когда палач встал перед ней на колени и попросил прощения, она сказала: «Прощаю тебя. Я пришла сюда королевой и королевой умираю, но с большей радостью умерла бы женой пэра Кульпе». И бросила в толпу последние слова: «Умолите Генриха не трогать за мои преступления ни родственников, ни семью мою. Жизнь такая красивая!» Хорошенькая головка Катерины Ховард, с кровавыми царапинами от ногтей короля на лице, пала под мечом палача. Летописец отметил: «Она вела себя как истинная христианка, с удивительной твёрдостью и достоинством». В день её казни в Лондоне были закрыты все лавки, театры и дворцы на левом берегу Темзы.

Шестая жена Генриха Восьмого КАТЕРИНА ПАРР, молодая, пригожая, умная и богатая вдова, прославилась своими словами, сказанными перед королевской свадьбой: «Я бы предпочла стать любовницей короля, нежели его женой». Но довольствовалась она не ролью жены, а сиделки при умирающем Генрихе. И он призвал её к смертному одру и сказал: «По божьей воле мы должны расстаться с вами, и я велю оказывать вам всё те же почести и знаки внимания, как если бы я по-прежнему был жив. Буде же вы возжелаете вновь выйти замуж, ваше содержание составит семь тысяч фунтов стерлингов в год до конца вашей жизни, а ещё ваши драгоценности и украшения». Катерина разрыдалась и не смогла выговорить ни слова, и Генрих попросил её покинуть спальню. В день его похорон великий адмирал, граф Томас Сеймур, всё ещё в траурном костюме, сделал ей предложение: «Минута эта решает нашу судьбу: вы моя супруга!» Понятно, что такой брак был совершенно несчастлив, и Катерина прожила с тираном мужем всего лишь шесть месяцев. Говорят, последними её словами, обращёнными к нему, были: «Даруйте свободу моему сердцу!» Королевский шут Джон Гейвод вызвал Сеймура на дуэль, а когда тот с презрением отказался от нее, с горячностью бросил ему в лицо: «Бог не простит злодею, виновному в смерти прекрасной и доброй королевы!» И действительно, Томас Сеймур вскоре умер на эшафоте, уличённый в измене против государства.

Всемирно известный советский разведчик, полковник РУДОЛЬФ ИВАНОВИЧ АБЕЛЬ, он же ВИЛЬЯМ ГЕНРИХОВИЧ ФИШЕР, которого обменяли на пилота американского шпионского самолёта «U-2» Фрэнсиса Гарри Пауэрса, умирал столь же мужественно, как и вёл себя после ареста в американских каторжных тюрьмах. И сказал незадолго до кончины: «Я вызвал смерть на дуэль и буду драться с ней до конца». Смерть, однако, дуэль выиграла.

Русская аристократка ЕЛЕНА ПЕТРОВНА БЛАВАТСКАЯ, великая оккультистка, основательница Теософического общества, умирала в чужой стране, в чужом чопорном доме № 19 на Avenue Road в Лондоне, где она разместила Ложу Блаватской. У неё нашли инфлюэнцу, эпидемия которой свирепствовала в столице Англии. Огромная, неповоротливая, оплывшая старуха лежала в шелках на модной, но чужой кровати, как на ладье, вплывающей с ней в холодные мёртвые воды Стикса. В три часа пополуночи 8 мая 1891 года она внезапно открыла глаза и позвала свою преданную ученицу: «Изабел, Изабел, храните, не порвите связь, не дайте, чтобы моё последнее воплощение провалилось…» Ей, казалось, полегчало, и её на время оставили одну. Лёжа, прикинула она на глаз расстояние до письменного стола: «Нет, не дойти, конечно…» Резкая боль в боку заставила её по-бабьи охнуть и тяжело повернуться на спину. И всё же она умудрилась подняться (откуда только силы взялись!), торопясь и забыв от волнения надеть халат, мелкими, торопливыми шажками дошла до стола и упала в бархатное кресло рядом. «Давно на моём столе не убирали», — сиплым, прокуренным голосом сказала она самой себе. Взяла бумагу, ручку и написала: «Моя жертва не напрасна, и цель достигнута…» Блаватская умерла за рабочим столом, за которым работала даже тогда, когда должна была лежать в постели или в могиле, умерла на своём посту, как истинный воин духа. Тело её было сожжено, а пепел разделён на три части: первая часть хранится в Адьяре, под Мадрасом, другая — в Нью-Йорке, третья — в Лондоне.