Николай Зенькович - Михаил Горбачёв. Жизнь до Кремля.

Далее Е. Чазов рассказал, что в сентябре 1983 года Андропов поехал на отдых в Крым. На так называемой «первой даче» Нижней Ореанды ему подготовили специальные комнаты, в которых были установлены искусственные почки, комнаты для персонала. Вряд ли предполагал Хрущёв, по распоряжению которого строилась эта дача, что спальни превратятся в больничные палаты для будущего Генерального секретаря ЦК КПСС. Не предполагал этого и Брежнев, восемнадцать лет выезжавший летом на эту дачу.

— Вместе с персоналом вылетели в Крым я и начальник 9-го управления КГБ Ю.С. Плеханов, пожалуй, самый близкий и преданный Андропову человек, — продолжает рассказчик. — Смена обстановки, природа и климат Крыма, наконец, отдых неузнаваемо преобразили Андропова. Он стал общительнее, иногда даже улыбался и шутил, чего мы за ним давно не замечали. Улучшилась походка, поднялось настроение. Были рады и мы, считая, что нашли оптимальный режим и лечение. Чувствуя себя вполне удовлетворительно, Андропов распрощался со мной и Плехановым, и мы вернулись в Москву.

В самолёте Плеханов под впечатлением последних встреч с Андроповым, мне кажется, искренне благодарил меня за всё, что было сделано. Мы были полны радужных надежд.

В течение длительного времени — сначала в связи с болезнью Брежнева, а затем Андропова — я никак не мог получить почётный диплом в старейшем университете им. Шиллера в Йене (Германия). Звание почётного доктора университета мне было присуждено за комплекс работ в области кардиологии. Воспользовавшись относительно благополучной ситуацией и договорившись с моими немецкими коллегами, я вылетел в Германию. И хотя за свою жизнь я был удостоен не одной награды, каждый раз это торжество переживаешь заново. Там, в Йене, я забыл о своих проблемах, которые оставил в СССР, и, что кривить душой, радовался признанию моих научных заслуг. Я уже собирался на приём, который давал в мою честь университет, когда вдруг появился человек в немецкой военной форме и передал, что меня срочно просят соединиться с Москвой по специальной связи. «Это недалеко, на окраине города, и я вас быстро туда доставлю».

Действительно, через двадцать минут сквозь треск и писк специальной международной линии я услышал далёкий голос Крючкова, который просил меня срочно вылететь из Йены прямо в Крым. «Вертолёт из Берлина уже вылетел, скоро будет у вас. В Берлине на военном аэродроме будет ожидать «Ил-62», который доставит вас в Симферополь. Подробности я не знаю, врачи говорят, ничего угрожающего на данный момент нет, но просят срочно приехать», — заключил он наш разговор. Вы можете себе представить удивление моих хозяев, когда я, забежав на несколько минут в зал, где уже начали собираться гости, заявил, что, к сожалению, не могу принять участие в торжественном приёме и вынужден их срочно покинуть.

Тогда я уже привык к таким ситуациям, но, конечно, у моих немецких коллег это вызвало, по меньшей мере, удивление и растерянность. Снимало вопросы и извиняло меня только то, что я появился в сопровождении лиц в военной форме.

Через тридцать минут в сгущавшихся сумерках вертолёт нёс меня через Германию в Берлин навстречу неизвестности. В большом многоместном «Ил-62», в котором одинокая, напряжённая, вся ушедшая в себя персона вызывала естественное любопытство команды военных лётчиков, поднятых по сигналу тревоги, я перебирал в голове все варианты ситуаций, требовавших моего срочного возвращения. Ничего конкретного я не мог предположить и решил ждать встречи с неизвестностью.

В Симферополь мы прилетели поздно ночью. Самолёт остановился, чтобы не привлекать внимания, вдали от здания аэропорта. Спускаясь по трапу в темноту южной ночи на пустынное поле аэродрома, где одиноко маячила прибывшая за мной машина, я ощутил какую-то гнетущую тоску и беспредельную тревогу за будущее. Я понимал, что произошло что-то неординарное, если меня срочно ночью вытащили сюда из Германии. Ясно, что это связано со здоровьем Андропова. Неужели мы теряем лидера страны всего лишь через десять месяцев после избрания? А ведь столько надежд возлагалось на него!

Если не ошибаюсь, это было 30 сентября 1983 года. Я называю эту дату потому, что с этого времени пошёл отсчёт последней стадии болезни Андропова. С октября 1983 года он перестал непосредственно, конкретно руководить Политбюро и ЦК, Верховным Советом СССР и не появлялся в Кремле. А ведь этого могло и не быть. Всё началось с нелепой случайности или небрежности самого Андропова и его окружения. Перед отъездом из Крыма мы предупредили всех, в том числе и Андропова, что он должен строго соблюдать режим, быть крайне осторожным в отношении возможных простуд и инфекций. Организм, почти полностью лишённый защитных сил, был легко уязвим и в отношении пневмонии, и в отношении гнойной инфекции, да и других заболеваний. Почувствовав себя хорошо, Андропов забыл о наших предостережениях и решил, чтобы разрядить, как ему казалось, больничную обстановку дачи, съездить погулять в лес. Окружение не очень сопротивлялось этому желанию, и он с большим удовольствием, да ещё легко одетый, несколько часов находился в лесу.

Надо знать коварный климат Крыма в сентябре: на солнце кажется, что очень тепло, а чуть попадешь в тень зданий или леса — пронизывает холод. К тому же уставший Андропов решил посидеть на гранитной скамейке в тени деревьев. Как он сам нам сказал позднее — он почувствовал озноб, почувствовал, как промёрз, и попросил, чтобы ему дали тёплую верхнюю одежду. На второй день у него развилась флегмона. Когда рано утром вместе с нашим известным хирургом В.Д. Фёдоровым мы смотрели Андропова, то увидели распространяющуюся флегмону, которая требовала срочного оперативного вмешательства. Учитывая, что может усилиться интоксикация организма, в Москве, куда мы возвратились, срочно было проведено иссечение гангренозных участков поражённых мышц. Операция прошла успешно, но силы организма были настолько подорваны, что послеоперационная рана не заживала.

Первые недели после операции Андропов, хотя и был подавлен всем случившимся, но продолжал ещё работать в больнице — принимал своих помощников, проводил даже небольшие заседания, читал присылаемые материалы, принимал решения. Конечно, он не забыл о болезни Черненко, но больше не возвращался к этой теме.

Мы привлекли к лечению Андропова все лучшие силы советской медицины. Однако состояние постепенно ухудшалось — нарастала слабость, он опять перестал ходить, рана так и не заживала. Нам всё труднее и труднее было бороться с интоксикацией. Андропов начал понимать, что ему не выйти из этого состояния. Однажды он спросил, смотря мне прямо в глаза: «Наверное, я уже полный инвалид, и надо думать о том, чтобы оставить пост Генерального секретаря». И, видя моё замешательство, продолжил: «Да, впрочем, вы ведь ко мне хорошо относитесь и правды не скажете».