Виктор Конецкий - Виктор Конецкий: Ненаписанная автобиография

Свет вспыхнул очень ярко, потому что отразился в сотнях золотых погон — аудиторию заполняли военные летчики.

К кафедре под удивленными взглядами будущих космонавтов по проходу шли Шеф и Фаддей Фаддеич.

Проектор остался включенным, и на экране оставалось бледное, но разборчивое изображение Икара.

Шеф поднялся на кафедру, Кукуй скромно сел на свободное место. Василий Никифорович уступил Шефу центральное место и громко стукнул по своему протезу палкой.

— Товарищи, это называется «К нам, господа, едет ревизор!» — сказал Шеф. — Я вынужден остановить лекцию, ибо лектор не имеет права ее продолжать. Авария теплохода есть следствие его непозволительной самодеятельности. В ходе исследований и экспериментов допущены тягчайшие отступления от этики. Уважаемый лектор обманом добился от пароходства изменения в служебном положении объектов, скрыл от руководства института тревожный сигнал, полученный от непосредственного исполнителя эксперимента; по собственной воле изменил акценты в плане проведения исследований…

По чистой воде не весело, не угрюмо, но спокойно и деловито шел «Профессор Угрюмов».

В бочке из-под огурцов, которая стояла возле полубака, сидел Диоген. Над краем бочки торчала только его голова.

Он задумчиво смотрел сквозь очки на бесконечную череду волн, которые катились от горизонта и с мерным гулом разбивались о форштевень судна.

Рядом на кнехте сидел капитан теплохода Саг-Сагайло. Он курил свою мефистофельскую трубку.

— И на какой срок вас приговорили? — спросил Сагайло.

— На сутки. Один оборот планеты, как выразился председатель суда.

— Кто он?

— Это я не могу сказать.

— Хотите курить?

— Хочу, но мне запретили курить.

— Почему вас не привязали?

— Они же знают, что я и сам не вылезу. Не вылезу, даже если все они станут тут передо мной на колени. Им уже стыдно, и они приносят мне всякие вкусные вещи и сигареты, но я выбрасываю все за борт.

— Кто вы по образованию?

— Искусствовед.

— Что вам инкриминировали?

— Что я подслушал бред Ниточкина, но ради этого я не спал ночами, а вы знаете, что такое не спать ночь после того, как выдраишь весь камбуз и пару гальюнов. Ну, потом я тайком записывал стихи боцмана и отправлял их в Москву одному знакомому психиатру… Они думают, что все это из корысти, для диссертации… Из корысти я подсовывал дурацкие радиограммы и картинки капитану и вызывал на себя его гнев? Кому охота, чтобы тебя вышвыривали, как щенка, из капитанской каюты? И чтобы все над тобой потешались месяц за месяцем, потому что ты укачиваешься?.. Ну, потом мне инкриминировали, что я голую ногу высовывал, когда вас на помехоустойчивость испытывали…

— Значит, это у вас такие волосатые ноги? Никогда бы не подумал, — сказал Сагайло и пыхнул трубкой.

— А как я рисковал тогда? Ведь вы могли мне… А я любого насилия боюсь. И если хотите, моря боюсь до смерти…

— Кто говорит вслух о том, что боится, тот уже не боится, — пробормотал Саг-Сагайло. — И все-таки, если бы вы могли сейчас взглянуть на себя со стороны… Что может быть более дурацким и комическим…

— Наш шеф говорит, что комическое от космического отличается всего одной буквой. Наверное, поэтому он очень любит смеяться…

Бледный Икар, летящий в кладбищенскую загородку.

Молчаливые и сосредоточенные лица летчиков.

Шеф заканчивал свое сообщение:

— Общение с позиций силы или обмана — вещь столько же недопустимая для психолога и социолога, как для хирурга пользование топором. Бестактный человек — микроагрессор. Он так же опасен, как пьяный шофер. Прошу вопросы!

Поднялся молодой подполковник:

— Что может ожидать командира аварийного корабля? И может ли помочь ему допущенная экспериментатором ошибка? Я подразумеваю скрытие от командования подозрений на полную несовместимость объектов после изменения их служебных взаимоотношений.

— Фаддей Фаддеич, прошу вас подняться сюда и ответить, — сказал Шеф.

Фаддей Фаддеич, кряхтя и потирая спину, поднялся со стула, а потом на кафедру.

— Сагайлу ждет наказание. В зависимости от убытков, которые понесло государство. Его же два ледокола с банки тащили… Он будет понижен в должности или отдан под суд… Совместимость! Что я сказал?.. Мало ли какой помощник болтается у тебя на мостике? А если он рехнулся в рейсе? Все равно всю вину за аварию несет капитан. Так гласит Кодекс мореплавания. Почему Эдуард Львович не отстранил Ниточкина от вахты, если он плохо с ним себя чувствовал на мостике? — вот чего я не понимаю… пока не понимаю. Капитан на то и капитан, чтобы без психологов и социологов разобраться в людях и в обстановке. Не скоро еще вашего брата, — он ткнул пальцем в Шефа, — будут сажать в каждый самолет или ко мне на мостик… А этого профессора, который все стучит по своему костылю палкой, мы…

— Меня за глаза называют Великим Инквизитором! — взвился Василий Никифорович. — Думаете, легко им быть? А где я приобрел этот костыль, вы знаете?

— А мне наплевать где, — сказал Фаддей Фаддеич, покидая кафедру на фоне бледного Икара и кладбищенской загородки. — Ясно одно — по дурости. Или где в космосе за созвездие зацепился… за Большую Медведицу.

Аудитория грохнула гомерическим хохотом.

Беседа научного сотрудника Диогена и аварийного капитана Саг-Сагайло продолжалась.

— В центре решили, — сказал Диоген, чуть выше высовываясь, — что возникновение стрессовых состояний порождено только изменением ваших служебных взаимоотношений. Это, конечно, сыграло свою роль, но… Мне кажется, что именно сейчас, здесь, в этой бочке из-под огурцов, я уловил главную причину…

— Хватит дурить, — сказал Сагайло. — Вылезайте. Что, мне вас отсюда, грузовой стрелой тащить?

Но Диоген не слушал капитана. Он был сейчас не Диоген, а Всеволод Михайлович — начинающий, но ученый, одержимый поисками истины.

— А если вы были слишком привязаны друг к другу, слишком полюбили друг друга? И когда появился некто третий, то… Любого вида ревность — осознанная или неосознанная — опасный помощник в нашей тяжелой, ответственной, опасной работе…

Саг-Сагайло взглянул на солнце и сказал:

— Всеволод Михайлович, в этих широтах солнце слабое, и оно не могло успеть напечь вам голову до такого… жидкого состояния.

— Вот и не застите мне солнце. И не мешайте думать, — пробормотал Диоген и весь погрузился в размышления, продолжая бормотать. — Значит, дело и не в экстраверсии одного субъекта и обостренной интроверсии другого? И не в детском неврозе, если предположить, что один был в детстве напуган клоуном, а другой похож на него?.. Нет, здесь тоже нечто есть! Есть!..