Александр Гольденвейзер - Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)

— Это русская песня?

Узнав, что шотландская, он удивился, что она так похожа на русскую. Он попросил сыграть ему еще какую‑нибудь. Я сыграл А — с1иг’ную, которая ему очень понравилась.

Мы стали с Л. Н. играть в шахматы. Софья Андреевна села тут же. Л. Н. сказал мне:

— Только что я просил Владимира Григорьевича узнать у Сытина про «Круг Чтения», а он подучил от него телеграмму, что все набирается и печатается, а часть в цензуре.

Софья Андреевна стада бранить Черткова:

— Нашли кому поручить! Мы с Сашей предлагали сами напечатать и давно бы напечатали!

Потом Софья Андреевна стала расспрашивать Л. Н. про книжечки («Путь жизни») и никак не могла понять связи между этими книжками и книгой «На каждый день».

Партия наша затянулась довольно долго. Софья Андреевна встала и ушла. Как только она вышла, пришел Лев Львович. Они как будто условились по возможности не оставлять Л. Н. ни с кем из нас наедине.

Мы кончили играть. Я попросил привести себе лошадь и сказал, что так как я в шарабане, то поеду рано, чтобы не было очень темно.

Л. Н. пошел к себе и сказал:

— Посмотрим, что на небе делается.

Я пошел за ним. Мы вышли на балкон. Было ясно, и небо все покрыто звездами. Я спросил:

— Как вы себя чувствуете?

— Да плохо: все печень болит, слабость и, главное, умственно слаб, совсем не могу работать.

— А не очень тяжело вам?

— Нынче у нас получше. Вы не видали Владимира Григорьевича?

— Нет.

— Он от Тани письмо получил. Она советует ему уехать. Я совершенно с этим не согласен.

Я спросил Л.H.:

— Вы не рассердились вчера на меня за мое письмо?

— Нисколько, что вы? Только вы оба, любя меня, преувеличили. Я думаю, что все не так плохо, как вы думаете. А если это так, то я даже рад, хотя иго очень дурно и эгоистично — значит, я рад, что они окажутся так дурны, — но тогда я буду совершенно перед своей совестью свободен. Но я уверен, что вы из страха за меня все преувеличили.

— Дай Бог, чтобы вы были правы, — с сомнением заметил я.

— Одно, что меня вчера смутило, — сказал Л. H., — вы слышали, как она вчера говорила о миллионе, который ей предлагал издатель? Видно, что эта мысль у нее сидит в голове.

Я побыл еще немного в зале. Л. Н. сидел на кушетке. Не помню по какому поводу он сказал:

— Как это еще не придумали искусства запахов?

Я сказал, что были попытки. Л. Н. сказал:

— У животных обоняние — их сильнейшее чувство. — Потом прибавил еще:

— Наш брат, господа, с жиру чего не выдумают!

Л. Н. спросил, где СА. Стахович, и я пошел искать ее.

Они (Софья Андреевна, Стахович, Мария Александровна и Варвара Михайловна) сидели в библиотеке. Стахович прошла в залу, а Софья Андреевна остановилась со мной на площадке и стала о чем‑то говорить. Вдруг внизу стукнула дверь. Она вся вздрогнула и сказала:

— Каждый раз, что открывается дверь, я все думаю, не Чертков ли? Он не приедет сегодня?

Я сказал, что, насколько мне известно, он решил не ездить в Ясную, ввиду того влияния, которое оказывают его посещения на нее. Софья Андреевна опять стала бранить Черткова. Мне очень тяжело было все это слушать; все мои возражения были совершенно напрасны и бесполезны. Записывать все те же слова о том, что Чертков забрал Л. Н. в свои руки, что он дьявол и злодей, что она его ненавидит и что сыновья ее тоже его ненавидят и пр., и пр., не стоит: надоело и ни к чему.

Между прочим, Софья Андреевна высказала предположение, что Л. Н. потихоньку ездит к Владимиру Григорьевичу или что они видятся где‑нибудь во время прогулок.

— Уж лучше бы он ездил тогда, — сказала она.

Я возразил ей, что они не мальчики, и что если б они видались, то не стали бы скрывать этого.

Запишу еще только более важное. Софья Андреевна спросила:

— Вы не знаете, они скоро уезжают?

— Вероятно, скоро, так как Елизавета Ивановна долго не останется. Но, впрочем, неизвестно, так как Владимиру Григорьевичу, может быть, разрешат остаться.

— Ну уж за это я вам ручаюсь: его здесь не будет! А если бы он остался в Телятенках, то я бы тут не осталась. Я уж уезжала… Если б не Андрюша, который сказал, что всюду за мной поедет, и я его пожалела, я бы ни за что не вернулась… Если б слышали, как Л. Н. плакал, когда я вернулась. Целовал меня, мои руки, говорил, что без меня он потерянный, что он без меня жить не может, благодарил, что я вернулась. Ах, уж Чертков теперь, шалишь! (Софья Андреевна даже пальцами прищелкнула.) Здесь не останется! Я уж много для этого сделала и, если нужно, сама к Столыпину поеду — к самому царю, но я своего добьюсь! Еще ни разу не было, чтобы я не добилась того, чего хотела. Уж я их разлучу! Они больше никогда, никогда не увидятся!.. А общественное мнение за меня. Если бы вы видели, как на лекции Стаховича, когда он указал на меня, вся зала, как один человек, мне зааплодировала!

Софья Андреевна стала в ладоши хлопать, представляя, как ей аплодировали….

Я пошел в залу. Л. Н. лежал на кушетке. Собирались чай пить.

Мария Александровна сказала:

— Вы, Александр Борисович, обещали поиграть нынче.

— Нет, Мария Александровна, я совсем забыл, как играют; да и домой пора, а то темно.

Я подошел к Л. Н. и сказал ему:

— Я все в дурном духе и не могу играть.

— Я рад, что здоровье ваше по крайней мере недурно. До завтра, надеюсь, — сказал Л. Н.

Перед отъездом я зашел к Александре Львовне и рассказал ей про свой разговор с Софьей Андреевной….

29 июля. Приехал в Ясную довольно поздно. Перед отъездом у меня был Владимир Григорьевич. Я ему подробно рассказал свой вчерашний разговор с Софьей Андреевной. Ему очень тяжело, и мне жаль его невыразимо.

В Ясной, когда я приехал, все сидели в зале. Около Л. Н. сидел Николаев. Л. Н. спросил меня о здоровье и сказал:

— А мы с Сергеем Дмитриевичем (Николаевым) очень интересно говорили. Он мне даже читал то, что записал.

— О справедливости?

— Да. Но мне кажется, что мы нынче лучше поняли друг друга.

Я выразил сожаление, что не слыхал разговора. Николаев обещал послезавтра прийти ко мне прочесть им написанное и поговорить.

Л. Н. спросил его о переводе неоконченной за смертью последней работы Джорджа по политической экономии, говорят, очень оригинальной и интересной. Л. Н. сказал, что он очень жалеет, что не знал об этом сочинении прежде и не поговорил об нем с сыном Джорджа, когда тот был в Ясной.

Л. Н. сказал мне:

— А мы с вами не будем нынче играть в шахматы: мы будем играть в винт.

Расставили стол. Софья Андреевна сказала, что тоже будет играть (она очень плохо играет). Александра Львовна ушла, сказав, что будет «выходящей». Мне тоже не хотелось играть, и я сказал, что буду сидеть около Л. Н. После первой игры я пошел к Александре Львовне в канцелярию. У играющих (Л.H., Софья Андреевна, С. А.Стахович и Варвара Михайловна) настроение было подавленное.