Две жизни Пинхаса Рутенберга - Пётр Азарэль
Один из них показался ему знакомым.
— Я Вас знаю по Петрограду, — уверенно произнёс Пинхас. — Мы встречались на каком-то совещании. Наверное, на конференции сионистской организации. Извините, не помню Ваше имя.
— Соломон Давидович Зальцман, очень рад Вас видеть. Я Вас хорошо помню, Пинхас Моисеевич, — подтвердил он. — Я в Петрограде издавал ежедневную газету «Петроградер тоген-блат».
— Что Вы делаете в Киеве, Соломон Давидович?
— Я здесь проездом в Палестину. А Вы, господин Рутенберг?
— Спасаюсь от большевиков. Находиться в России стало опасно для жизни. Террор и разруха. Хотелось бы вначале вывезти друзей из Москвы. А потом, возможно, поеду в Одессу.
— Обожаю Одессу, — с большим чувством произнёс Зальцман. — Когда я вернулся из Америки, обосновался там. Собрал и возглавил Палестинское общество. Подружился с талантливым журналистом и писателем Владимиром Жаботинским и организовал с ним издательство «Кадима».
— О, я прекрасно знаком с Жаботинским! — воскликнул Рутенберг. — Мы с ним в начале этой войны занимались созданием Еврейского легиона. Он вместе с Трумпельдором взял на себя Европу, а я отправился в Соединённые Штаты.
— Война кончается, лорд Бальфур составил Декларацию, — заметил Зальцман. — Пора возвращаться домой в Эрец-Исраэль. Жаботинский мне написал уже из Палестины. Он занимается там отрядами самообороны.
— Передайте ему горячий привет.
— Обязательно, Пинхас Моисеевич. А Вы всё же не задерживайтесь. Нечего нам, евреям, работать в России на гоев, они это не оценят, и мы же будем виновны во всех проблемах.
— Не думал пока о переезде в Палестину. Есть ещё надежда, что большевиков свергнут.
Он попрощался с Зальцманом и двинулся по улице. В голове ещё звучали слова Соломона Давидовича. Он признавал его правоту и справедливость, но сердце Пинхаса было ещё в любимой с детства Украине.
Он писал друзьям-эсерам в Москву, призывая их последовать за ним, но из ответов следовало, что добраться до Одессы, куда стремилось большинство из них, им не удаётся.
Да и сам Рутенберг прекрасно понимал положение, в котором оказались его друзья в большевистской России. Ситуация на Украине тоже была смутной и неустойчивой.
После подписания мирного договора с Германией Центральная рада попросила ввести на украинскую территорию австрийско-немецкие войска, которые должны были помочь вытеснить оттуда всякие советские вооружённые отряды. Окупационные войска установили полный контроль над политической и хозяйственной жизнью страны. Вскоре их командование поняло, что украинское правительство не торопится выполнять заключённое в Брест-Литовске соглашение по поставкам продовольствия немецкой армии. Тогда оно разогнало Центральную раду и объявило о созыве съезда «хлеборобов», помещиков и дворян, избравшего Павла Скоропадского, бывшего генерал-лейтенанта императорской армии, гетманом Украины.
3
Рутенбергу было ясно, что враждебное отношение между властями России и Украины сделало выезд его друзей практически невозможным. Его соображения подтвердили и знакомые украинские эсеры, бывшие прежде членами Центральной рады и правительства. Они советовали ему ждать: власти гетмана с близким поражением Германии и её союзников на Западном фронте рано или поздно придёт конец. В середине ноября в кабинете Министерства железных дорог заговорщики объявили о начале восстания и сформировали новую революционную власть — Директорию, а через месяц её войска завершили освобождение Киева. Рутенберг понял, что появилось окно, которым необходимо сразу же воспользоваться. На следующий день он выехал в Москву. По прибытии в столицу он сообщил своим друзьям и сослуживцам, что задействует личные связи и попытается добиться разрешения для них и получить в своё распоряжение вагон. Его приятель, левый эсер, служащий в наркомате железных дорог, вначале категорически отказывался помочь. Он боялся ареста ВЧК, яростно и беспощадно боровшейся с контрреволюцией. Но, в конце концов, согласился: Рутенберг напомнил ему, что однажды в Петрограде в начале Первой революции фактически спас ему жизнь. В тот же день Пинхас собрал всех у Фондаминских.
— Необходимо немедленно выбираться из этого ада, — сказал он. — Я получил разрешение и вагон для всех нас в одесском поезде. Но комиссары могут и опомниться.
— Я согласен с Рутенбергом, — поддержал его Абрам Гоц. — Меня, например, Троцкий и Дзержинский никогда не простят за то, что после октябрьского переворота я возглавлял комитет спасения Родины и Революции и организовывал вооружённые отряды эсеров.
— Поезд отправляется с Курского вокзала через неделю, — сообщил Пинхас. — Нужно ускорить подготовку к отъезду и запастись продуктами на дорогу. Закупкой припасов займусь я. У меня в Союзе кооператоров хорошие связи.
Сразу собрали деньги и передали Рутенбергу.
— Я составлю список пассажиров, — предложил Фондаминский. — Нужно воспользоваться возможностью вывезти наших товарищей и их семьи. Это напоминает мне Ноев ковчег. Только потопом у нас становится большевистская власть и оболваненный ею народ.
— Хорошо, Илья Исидорович, — одобрил Рутенберг. — Узнайте, кто ещё хочет уехать с нами. Только будьте осторожны. Я не исключаю, что за нами следят.
Вечером после совещания разошлись по домам. На другой день приступили к сборам и продаже на толкучке лишних вещей. Накануне отъезда вечером собрались у Рутенберга поделить заготовленные им продукты. На следующий день на Курском вокзале в вагон поднялись Фондаминские, Гоц, Юренев, доктор философии и истории Макеев, находящийся на нелегальном положении Марк Вениаминович Вишняк и другие эсеры с жёнами и членами семей. Когда поезд тронулся, Рутенберг стоял в коридоре и как завороженный смотрел из окна на проносящиеся мимо палисадники, дома, постройки и промышленные
